Говоря в белорусских культурных категориях, «полицай» — это стандартная мировоззренческая модель для всех восточноевропейских национализмов.
Просто в белорусском варианте она не сумела закрепиться в культуре какого-нибудь региона или тем более всей нации, трансформировалась в устойчивую маргинальную группу, своего рода секту, как бы диаспору — и скорее всего уже не способна выйти за рамки устоявшейся сектантской формы.
Другие восточноевропейские национализмы, которые сумели охватить своим влиянием хотя бы крупные регионы потенциально своих наций (Западная Украина), вобрали в себя культуру семьи, производства, территориальное сознание, геополитическое мышление реально существующих, а не надуманных социумов — перестали быть сектами. Начали хоть немного преодолевать в себе «полицая».
Отвратительность именно белорусского национализма как раз и состоит в основе своей именно в его неассимилированности живыми социумами, в закреплении в нем сектантского типа мышления, культуры, внутренней структуры.
Этот национализм еще застрял в образах первой половины 20-го столетия: надо взять власть, оперевшись на внешнюю силу и за поколение-два превратить массу «несвядомого» населения в «народ».
Все восточноевропейские национализмы в этом смысле были национализмами «полицаев». Белорусский же просто зафиксировался в этой фазе до сих пор.
Самоубийственные с точки зрения реальной политики и культуры симпатии белорусского национализма к коллаборантам времен Второй мировой войны — онтологичны.
Архетип полицая — националиста, осознающего свою неспособность иным путем, помимо служения оккупанту, распространить «свядомость» в своем народе и под шумок оккупации расправиться на своей территории с «этническими врагами» и любыми универсалистскими идеологиями и культурами — этот архетип и есть сущность политической философии белорусского национализма.
Отказаться от симпатий к «полицаю» — значит, буквально отказаться от себя. Полицай — это вообще фигура для восточноевропейских национализмов фигура глубочайшая — жестокий, фанатичный, слабый хитрец.
Восточноевропейские национализмы как политические проекты изначально не были самостоятельными.
Политически активного ядра всегда был хозяин, который финансировал, политически прикрывал, в периоды кризисов давал оружие и дипломатическую поддержку, а в периоды слабой государственности обеспечивал реальную национальную безопасность и существование националистических государств.
Хозяин мог меняться, но он был всегда. Хозяин, фигура хозяина как идеального господина, которого можно и нужно обманывать — еще один обязательный архетип, образ восточноевропейских национализмов, полицая без хозяина не бывает.
Суть политической философии восточноевропейского национализма — найти себе «удобного» хозяина.
Если брать еще глубже, то восточноевропейский национализм перенял на себя в новой культурной форме философию анархического шляхетства — той части шляхетства, которая апологетировала право вето и право на конфедерации.
В этом смысле восточноевропейские национализмы принципиально отличаются от западноевропейских националистических масонских проектов. У восточноевропейцев даже масонское ядро «свядомага кола» каждой создаваемой нации было вторичным, нетворческим, недопущенным до самого процесса создания ценностей и смыслов масонской культуры.
Великая французская революция или всплеск Гарибальди — это было там, «на Западе». В Восточной же Европе было попроще. Слишком умные и самостоятельные коллективному полицаю противны и неинтересны.
Восточноевропейский национализм сам душил в своем «ядре» любые творческие или вольнодумные порывы, ему не нужны ни техническое мышление, ни геополитика, ни стратегическое мышление — ничто, где присутствует как раз то, во имя чего на Западе когда-то возник проект наций против на тот момент клерикализма. Творческая свобода то бишь.
В белорусском национализме этот момент виден, естественно, особенно ясно, т.к. культура за много десятилетий безуспешной маргинальности сумела кристаллизоваться в лабораторно чистый вариант: бесконечная неспособность предложить реальную политическую программу обществу, внутренние свары, вытеснение за пределы свядомага кола творческих людей, периферийное философское мышление и неспособность создать за много десятилетий своего существования реально интересные миру произведения, отсутствие своего Тараса Шевченко или хотя бы своих «дайн» — это все оттуда, из заведомой вторичности белорусского национализма именно на уровне его ядра, того, что можно назвать «герметическим» кругом.
Внутри этого ядра просто ничего нет. Только сотрудники нескольких пропагандистских редакций или аналогичных структур и стремящиеся попасть в число таких сотрудников очень средние во всех отношениях люди.
Эта нетворческая, мракобесная сущность «свядомага кола» бросается в глаза, или, точнее, чувствуется обществом даже на уровне межличностного общения очень остро.
В этом смысле метафизический «партизан» белорусской культуры — это еще и форма архетипа противостояния антикультуре националистической вторичности, свобода против порабощения, творчество против подражания, правда против лжи мифотворчества и т.д.
В белорусской культуре этот образ принял советские формы, в культурах других народов тот же архетип может проявлять себя иначе, в последовательном католицизме или православии, в порыве протестантских церквей или ориентации на идеальное «общерусское сознание», или в европейских ценностях — форма может быть разной.
Главная суть — национализм в Восточной Европе душит любые универсалистские подходы. Но познание-то универсально. Любая форма культуры и сознания, которая дает возможность познавать и преобразовывать мир как целостность, будет противостоять националистическому восточноевропейскому мракобесию.
В общем, это вполне естественно. Культура и всего человечества, и каждого народа в том и состоит, что фиксирует в себе опыт преодоления и внешних вызовов, и ошибок собственного мышления, мешающих познанию — будь то познание Бога или познание «природы», это разногласие в данном случае — вторично.
[customscript]postcode[/customscript]
