Фрагментарность современных обществ и наличие в них разнородных интересов вынуждают государства, желающие достичь социального консенсуса, препятствовать амбициям идеологий на тотальное господство
При сохранении экономического ядра либерализм может ужиться даже с чуждой ему идейно-политической надстройкой
В недавно отметившей своё 24-летие российской Конституции говорится, что в нашей стране «признаётся идеологическое многообразие. Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». В той же 13-й статье декларируются политическое многообразие, многопартийность и равенство общественных объединений перед законом. Но только ли положительные следствия влечёт запрет госидеологии?
Что такое идеология?
Понятие идеологии обычно употребляется в двух основных смыслах. Чаще всего говорят об идеологии как мировоззрении той или иной социальной группы, выражающем её интересы. Запрет идеологии в Конституции имел в виду именно такую узкую трактовку: виделось опасным и нежелательным, чтобы мировоззрение части общества претендовало на универсальный характер — идеологию всего общества. Ведь есть и второе, расширенное понимание идеологии как формы общественного сознания, системы теоретических взглядов, отражающих степень познания мира в целом и отдельных его сторон. Так понятая идеология — высший уровень общественного сознания относительно общественной психологии — совокупности чувств, эмоций, настроений и т. п. Общественная психология вырастает из конкретно-исторических условий бытия общества и определяет особенности восприятия и реагирования общества на изменение условий.
Но идеология — это уже теоретический уровень осмысления бытия, он носит не столько поверхностно-ситуативный, сколько системно-мировоззренческий характер, а потому включает и вопросы цели и смысла бытия общества. Без идеологии как формы общественного сознания возможна тактика, но невозможна стратегия.
Поэтому запрет государственной идеологии как таковой влечёт два основных следствия. С одной стороны, мировоззрение одной социальной группы не сможет стать идеологией всего общества, т. е. у идеологии в её узком понимании нет возможности стать идеологией в понимании расширенном. И это, пожалуй, положительное следствие, поскольку идеология той или иной части общества вполне может быть деструктивной по отношению к социальному целому и другим частям. Но не только поэтому: отсутствие выделенной идеологии создаёт конкуренцию между ними и между группами, использующими их в качестве своего мировоззрения. Это важно с точки зрения сохранения демократизма политической системы, ведь господство одной идеологии ведёт к ограничению свободного распространения других. А это уже признак тотализирующегося государства, в котором постепенно побеждает единомыслие.
Минусы отсутствия государственной идеологии логически вытекают из плюсов. Наличие разнородных социальных групп с разным воззрением на мир препятствует созданию единой политической нации, влечёт конфликты, углубляет разорванность, фрагментарность общественного сознания. Ведь если идеология выступает его высшей, теоретической формой, то отсутствие единой идеологической картины мира означает, что сознание общества лишено своего верхнего, стратегического этажа, на котором располагаются целеполагание и смыслопорождение. Общество как бы застревает на уровне общественной психологии с её эмоциональными ситуативными реакциями: оно постоянно взрывается ажиотажем или коллективной депрессией, бурлит по каждому поводу, но перестаёт соотносить свои чувства и реакции с долговременными, стратегическими интересами по причине забвения последних. Нечто подобное мы и видим в настоящее время в России, где народ не имеет представления о долгосрочных целях общественного развития, обычно формулируемых в идеологии, и живёт, скорее, эмоциональной общественной жизнью, нежели рациональной.
Идеологический аспект кризиса партий
В современной России хорошо видны и другие следствия запрета на государственную идеологию. Прежде всего, отметим, что идеология не только помогает конструировать большие социальные общности как объекты идеологического воздействия, она ещё помогает формироваться его субъектам. Что это за субъекты? Традиционно посредником между собственно идеологией и большой социальной группой, её разделяющей, выступает политическая партия или какое-то протопартийное движение. Конкуренция между идеологиями становится одним из средств и форм партийной борьбы, которая в зрелых демократиях составляет основное содержание политической жизни. Предполагается, что если та или иная партия приходит к власти, её идеология становится господствующей идеологией, и социальное развитие отныне должно сообразовываться с партийной картиной мира, выраженной в программах и лозунгах.
И вот как раз этого в случае запрета госидеологии произойти не может. Но что же будет делать, к примеру, Коммунистическая партия Российской Федерации, если вдруг придёт к власти? Получается, что её идеология не может стать господствующей, она всё равно останется групповым мировоззрением, и отдельные положения её смогут быть реализованными на практике только в очень узкой рамке существующего порядка вещей. В такой ситуации партиям просто нет смысла заниматься идеологическим творчеством: всё примитивизируется и сводится к узкому набору лозунгов, позволяющих привлечь необходимый минимум избирателей. Идеология для партий становится средством самопозиционирования в политическом пространстве, обычно на традиционной право-левой шкале спектра. А для их избирателей — одним из маркеров самоидентификации.
Отсутствие перспектив у идеологического творчества становится дополнительным фактором кризиса традиционных идеологий, и без того очевидного. Фактически в современной России партиям дозволено вести между собой борьбу за голоса электората, но вход в политическую систему оплачивается ими принятием ряда условий, в числе которых отказ от претензий на формулирование альтернативных образов будущего, которые могли бы возникнуть при последовательном развитии идеологий наших парламентских партий. Допустимо только предлагать корректировки отдельных политических мер в соответствии со своими принципами и ценностями. А в главном парламентская оппозиция придерживается государственного курса — поддерживает президента, участвует в «патриотическом консенсусе» и др.
Таким образом, очевидным становится наличие некой концептуальной рамки, внутри которой функционируют классические партии. Причём это касается не только России, нечто подобное мы видим и в других государствах, разве что конкретное наполнение «рамок» несколько разнится. Но не являются ли они сами по себе контурами некой идеологии, желающей оставаться скрытой? Вероятно, именно так.
Значительная фрагментарность современных обществ и наличие в них разнородных интересов вынуждают государства, желающие достичь социального консенсуса, препятствовать амбициям идеологий на тотальное господство. Во многих демократиях система выстроена таким образом, что конструирование идеологиями политического субъекта для наращивания системного влияния на общество абсорбируется и гасится традиционными институтами государственного управления.
К примеру, такой почтенный институт, как парламент, легко способен «переварить» даже радикалов: ради реального влияния им приходится вступать в коалиции с более умеренными фракциями, попутно теряя свой радикализм.
Либеральный плюрализм как скрытая идеологическая рамка
Соответственно, в качестве «рамочной» мы должны выделить такую идеологию, которая в своих базовых установках ориентирована на плюрализм мнений и допускает внутри политической системы существование и ограниченное функционирование других идеологий. На мой взгляд, под это определение лучше всего подходит либеральная демократия в самом широком понимании этого затёртого в наше время понятия.
Своей установкой на институционализацию идейного плюрализма либерализм препятствует усилению конкурентов, тем самым не допуская демонтажа своего ядра — либеральной экономики.
А традиционные левые партии в либеральной политической системе могут бороться только за некоторое увеличение участия государства в экономической и общественной жизни и не более того. Но даже в этом вопросе их влияние ограничивается партиями правой части идеологического спектра.
Отсюда видно, что российская ситуация с запретом государственной идеологии удобна и выгодна прежде всего адептам либеральной демократии. И требования к неприкосновенности Конституции, закрепляющей такое положение дел, не случайны. Либерализм в России — та самая идеологическая рамка, которая прикрыта идейными концептами вроде «суверенной демократии» и разными патриотическими реляциями, но тем не менее она превращает политическую систему в зыбучий песок, засасывающий альтернативные идеологические проекты. Возможно, именно поэтому у современных государств, в том числе России, практически нет однозначного проекта будущего, нет стратегии, нет теоретически развитого общественного сознания, создающего системное мировоззрение гражданской нации.
В то же время либеральная демократия из-за своей всеядности в наше время и сама не выглядит чем-то единым и монолитным. Конкретная конфигурация её собственных принципов и идей переваренных ею идеологий, принятая как политика государства, может от страны к стране отличаться. И даже содержать в себе видимые противоречия. Скажем, в 2000-е годы Россия активно стремилась одновременно к укреплению суверенитета и к вступлению в ВТО. А ныне идея суверенитета вступает в противоречие с курсом на евразийскую интеграцию, ведь любая форма межгосударственной интеграции предполагает отказ от части суверенитета государств-участников и передачу его наднациональным союзным структурам. Наконец, есть и ещё один пример того, как ситуативно выгодное использование идеологических концептов может противоречить долговременной стратегии: речь идёт о несовместимости идеологии собирания Русского мира и той же евразийской интеграции.
Эти противоречия — следствие бессистемности нынешней российской идеологической матрицы, её нелегального, неявного и открыто не формализованного существования, проистекающего из конституционного запрета. Однако это не уникальная ситуация. В современном мире вполне допустимы варианты совмещения либерального экономического базиса и формально нелиберальной надстройки, равно как и наоборот. Чудовищное усложнение обществ в последние десятилетия создаёт почву для хотя бы частичного произрастания либерального плюрализма и препятствует созиданию гомогенной социальной общности. Общности, которую теоретически могла бы создать та или иная идеология, если бы не имела институциональных ограничений. Но уже не создаст. Время мобилизации огромных масс людей при помощи традиционных, «старых» идеологий, видимо, прошло.
Наступает время молекулярности?
Более того, в современных обществах набирает силу тенденция к усилению влияния так называемых молекулярных идеологий, ориентированных на мобилизацию небольших групп активных людей — представителей пресловутого «гражданского общества».
Молекулярные, или фрагментарные, идеологии не посягают на создание системных мировоззрений и формулировку проектов будущего, они ставят в центр внимания какой-то частный вопрос или проблему. При этом сама по себе проблема может быть вполне глобальной, требующей создания глобальных же общностей.
Решение частной проблемы не обязано предполагать взаимосвязь с другими частными проблемами и уж тем более претендовать на формулирование теоретизированного мировоззрения. Проблема требует решения, и ради этого объединяются неравнодушные граждане, социальные активисты.
В числе примеров можно назвать локальные проблемы городской среды, благотворительность, волонтёрство, борьба за права женщин и меньшинств, движения за укрепление национальной или религиозной идентичности, экологические движения, различные протестные группы и т. д. Молекулярных идеологий и конституируемых ими движений может быть множество, и все вместе они создают весьма рыхлую и слабо структурированную систему. Поэтому обычно они всё-таки так или иначе кооптируются традиционными партиями и вписываются в привычные рамки либеральной демократии. Это даёт таким идеологиям, кроме возможности усиления влияния, как минимум ориентацию в традиционном право-левом политическом спектре. Скажем, феминизм и ЛГБТ-идеологию обычно числят по леволиберальному ведомству, а националистов — по правому или праволиберальному. При этом возникновение большого количества молекулярных идеологий на поле традиционной идеологии — важный сигнал для соответствующей партии, что дела у неё не идут не вполне благополучно и нужно принимать меры. Кооптация молекулярных движений может стать одной из таких мер, способной обновить повестку партии и привлечь новых активных членов.
Но у идеологий нового типа есть несколько сущностных проблем. Прежде всего, политические институты к ним как таковым, без превращения в новые партии или инфильтрации в уже существующие, не приспособлены. Особенно это касается проблем, выходящих за пределы компетенции отдельных государств: у новых глобальных идеологизированных субъектов не так много легальных способов повлиять на политику суверенных государств, а столь же глобальных политических структур, обладающих реальной властью, до сих пор не создано. У локальных субъектов, возникших для решения частной проблемы, тоже не так много способов повлиять на государство. Даже вполне либеральные демократии навязывают низовым движениям партийно-парламентскую форму участия в политической жизни, форму, столь привычную для традиционных макроидеологий. Но, конечно, идти по этому пути хотят не все, тем более что во многих странах, и в том числе в России, существует масса барьеров для деятельного участия в политике. Даже с учётом либерализации партстроительства несколько лет назад, участие и победа в выборах связаны со многими трудностями.
В итоге общественные субъекты, объединённые той или иной молекулярной идеологией и желающие стать политическим субъектом, часто начинают искать иные, внеинституциональные способы влияния на принятие политических решений. И государство начинает испытывать серьёзное давление снизу.
История последнего десятилетия, а именно ряд бархатных революций, Арабская весна и Майдан показывают, что такое давление может окончиться даже более или менее успешными попытками свергнуть действующую власть в обход действующих демократических институтов как якобы формальных, декоративных и поэтому нелегитимных. Для эффективности такой революции несколько молекулярных субъектов должны выступить единым фронтом, отложив в сторону противоречия и объединившись по какому-то общему идеологическому признаку. Благо, идейная бедность, односторонность и бессистемность новых идеологий этому вполне способствуют.
Опасность идеократизма
С точки зрения нашего анализа Украина — вообще очень показательный случай. Ведь здесь изначально внесистемным игрокам удалось навязать свою идеологию национального реваншизма всей государственной машине. Формально слома институтов не произошло: демократическая структура политики сохранилась, в парламенте представлены различные партии. Но по факту все они вынуждены подчиниться одной идее-гегемону, навязанной им снизу, пассионарными группами предельно мобилизованных людей. И оказалось, что наличие идеи-гегемона очень быстро произвело тотализующий эффект: Украина за несколько лет пришла к фактически тоталитарным практикам в виде подавления инакомыслия и широкой вовлечённости граждан в деятельность государственного репрессивного аппарата. По сути, либеральная демократия как рамка политических процессов ослабела и выхолостилась настолько, что стало можно говорить о становлении новой идеологической реальности — идеократизме. В этой реальности правит не госаппарат сам по себе, правит тоталитарная идеология, которая подчинила себе аппарат и демократические институты, заставляя их работать на своё торжество. А снизу осуществляется мощная поддержка активистов и добровольцев, считающих себя чем-то вроде «корпуса стражей» идеологической чистоты идеократизма. И даже в этой ситуации неявная, теневая либеральная идеология может оставить за собой некоторые важные сферы и даже усилиться в них. В частности, экономика Украины предельно либерализована в том смысле, что она вписана в глобальный порядок и лишена протекционистских барьеров.
Позволь либерализму сохранить его экономическое ядро, и он сможет ужиться даже с чуждой ему идейно-политической надстройкой.
И это должно стать хорошим уроком для всех стран, и особенно для России и Белоруссии. Да, закреплённый в Конституции запрет на государственную идеологию является хорошим средством от тоталитаризма одной идейной матрицы и важной гарантией свободы. Но, с другой стороны, не стоит впадать в самоуспокоение, ограничив самостоятельность партий и обессмыслив их идеологическое творчество. Ведь снизу в прикрытую дверь стучится множество молекулярных идеологий, и не всегда они лояльны существующему порядку вещей. Если не создать институциональных условий и механизмов для их кооптации, не обеспечить им возможность легального влияния на политику, однажды может произойти взрыв, сметающий действующую власть.
Не стоит недооценивать роль идеологического творчества в жизни общества. Если государство отказывается от идеологии как высшей сферы общественного сознания, оно тем самым отказывается от создания привлекательного образа будущего и даёт возможность создавать их другим субъектам. И однажды один из этих образов может оказаться весьма привлекательным для большинства населения. И тогда то, что сейчас является молекулярной, фрагментарной идеологией, откроет себе дорогу к господству — идеократии. И либерально-демократическая рамка безопасного функционирования идеологий, которой так дорожат сторонники либерализма, может не выдержать напора и сломаться.
