Журналист Андрей Бабицкий — о странах, сомневающихся в своей государственной полноценности и пытающихся довольно неоригинально компенсировать эти сомнения.
Разговор о репарациях, которые Германия должна выплатить Польше за ущерб, нанесённый последней в ходе Второй мировой войны, который обрёл в Польше статус официальной позиции правительства, — это ход из ниоткуда в никуда, если иметь в виду практические последствия данной сомнительной инициативы. Переписать итоги Ялтинской и Потсдамской конференций, на которых обсуждались и были утверждены размеры выплат, которые Германия должна произвести, ни полякам, ни кому-либо другому не удастся.
Польша входила в антигитлеровскую коалицию и, соответственно, считается страной-победителем, которая в числе других дала согласие на тот размер репараций, который был установлен после окончания войны.
Можно, конечно, ввязаться в бессмысленное судебное разбирательство, но исход его будет очевиден — любое изменение условий исторического соглашения приведёт к бесконечному числу исков и требований, которыми начнут обмениваться страны — участницы Второй мировой.
Кроме того, надо понимать, что наибольший ущерб в ходе военных действий был нанесён именно Советскому Союзу: сумма репараций, предложенная Сталиным, покрывала лишь незначительный процент гигантских убытков, понесённых СССР. Россия, как его правопреемница, вполне в состоянии, подобно Польше, заявить о необходимости дополнительных выплат, соответствующих размерам реального материального урона, которым обернулась разрушительная и кровавая война для Страны Советов.
Собственно, претензии к Берлину — это новое слово в той виктимной карусели, которая пошла набирать обороты сразу же после распада Советского Союза. Почти все бывшие советские республики, включая и восточноевропейские (прибалтийские в этой теме отметились первым номером), высчитывали по каким-то малопонятным схемам сумму ущерба от советской оккупации и заявляли о своём намерении потребовать от России как правопреемницы СССР покрытия миллиардных убытков. Кто только не принял деятельного участия в этом параде жертв — даже дудаевская Чечня выступила с многомиллиардными притязаниями!
Рациональность подобных жалоб, ультиматумов и рекламаций минимальна, если в этом случае вообще имеет смысл говорить о сколько-нибудь осмысленной, имеющей правовую основу политике.
Юридически они ничтожны, поскольку Ялтинский мир, хотя от него мало что осталось после развала СССР, всё равно продолжает по умолчанию считаться закреплённой послевоенными соглашениями, а потому и неприкосновенной геополитической матрицей.
Те, кто выдвигает требования о выплате каких-то новых репараций, не могут не понимать, что в лучшем случае они получат ничего, в худшем — станут объектом ядовитых насмешек. Но всё равно — виктимную эстафету продолжают перехватывать всё новые страны, включаясь в состоянии бредового расстройства во вздорный и бесплодный марафон. Откуда эта страсть к мёртвым и бесцельным галлюцинациям?
Речь, я думаю, идёт о фиксации в новом политическом дискурсе формулы социального расизма, когда страны, испытывающие серьёзные сомнения в своей государственной полноценности, пытаются компенсировать эти сомнения, изображая жертву. Страдания, якобы или на самом деле испытанные ими, будучи выставлеными напоказ, выполняют роль культурного суррогата — они должны заполнить те пустоты, которыми полнится их история. Отсутствие или недостаточность традиций государственности, провалы в различных областях, сопряжённых с научными достижениями, и слабость национальных культур могут быть восполнены демонстрацией выдуманных или реальных стигматов.
Если страны с богатой историей могут гордиться своими победами на разных фронтах, философами, поэтами, писателями, музыкой, балетом, достижениями в науке, то государственные образования со слабым культурным контекстом наращивают собственный вес за счёт обид и болячек, пытаясь убедить себя и других в том, что хищные, звероподобные соседи лишили их каких-то удивительных возможностей, не дали им шанса реализовать всю полноту своего национального духа.
Почему я говорю о формуле социального расизма? В этой картине мира униженный и пострадавший оказывается носителем подлинной этики, поскольку это не он грабил и убивал, а его с помощью грубой силы одолело коварное и могущественное зло. Быть жертвой, проявить слабость, не суметь, а то и не выказать никакого желания оказывать сопротивления захватчику — означает оказаться на стороне добра, тогда как крупные державы, подчинявшие себе различные территории, колонизировавшие другие народы, устанавливавшие свою власть на чужих землях, становятся олицетворением исторической неправды.
Этот подход, который заново делит страны на хорошие и плохие, мог бы быть как-то связан с реальностью, если бы согласился учитывать все без исключения факторы, действовавшие в истории. Однако, как выясняется, многие аспекты каким-то чудесным образом выводятся в зону неразличимого и неопределяемого, когда вдруг появляется желание изобразить жертву. Например, страны, бывшие союзниками гитлеровской Германии, даже не пытаются увязать факт этого в высшей степени гнусного сотрудничества с последующими ограничениями и проблемами, возникшими в результате попадания в зону советского влияния. Прибалтика, подсчитывающая ущерб от советской оккупации, не желает произвести и другой расчёт — сколько средств вложил СССР в то, чтобы поднять на её территории полноценную промышленность. Поляки, выписывающие счета Германии, думать не думают о массовых изгнаниях и убийстве немецкого населения в Польше в конце Второй мировой войны.
Всё-таки я хотел бы напомнить о банальной, но от того не менее важной истине — нет хороших и плохих стран и народов. И жертва, когда у неё появляется возможность, ведёт себя хуже любого злонамеренного убийцы и садиста, и захватчик может демонстрировать чудеса щедрости и великодушия. Исторический контекст настолько многообразен, что раскладывать его по формуле виктимности едва ли получится, несмотря на то что падучая, в которой бьются лимитрофы, насчитывает уже два с лишним десятка лет.
