Уж кто-кто, а Александр Сергеевич всегда знал, на чьей он стороне. В ситуации, где нужно было делать значимый выбор, он ни разу не плюнул в сторону России. Напротив, всегда вступался за свою страну.
Про стихотворение «Клеветникам России» (Иль нам с Европой спорить ново? Иль русский от побед отвык?), где он просто размазал по кремлевской стене европейских русофобов, знают практически все. Но часть современной либеральной публики пытается делать вид, что Пушкина просто не так поняли.
Что ж, тогда имеет смысл вспомнить еще один момент из пушкинской биографии.
В 1828 году Россия объявила войну туркам и вторглась в пределы Османской империи сразу по двум направлениям. Одна армия перешла границу в Бессарабии, другая атаковала из Закавказья. Причиной войны была названа помощь единоверным грекам.
То есть фактически на суверенную страну напала другая страна, объявив своей целью защиту этнического и религиозного меньшинства. Так это можно изложить в формулировках современного западного новояза.
И как воспринял все это Пушкин? С огромным энтузиазмом.
Поначалу он даже хотел записаться в действующую армию, подал заявление. Но ему было отказано — опыта нет, военной подготовки нет. И вообще, у тебя, товарищ поэт, есть другие важные дела!
Тогда Пушкин за свои деньги покупает подорожную до Тифлиса и сам едет поближе к фронту — авось там куда-нибудь пробьюсь. Приложив активные усилия, он добивается встречи с Паскевичем, который командовал Кавказской армией. И Паскевич разрешает ему присоединиться к войскам в качестве военкора. То есть отправиться в самое пекло, ведя при этом заметки о происходящем.
«Я с нетерпением ожидал разрешения моей участи. Наконец получил записку от Раевского. Он писал мне, чтобы я спешил к Карсу, потому что через несколько дней войско должно было идти далее. Я выехал на другой же день», — пишет Пушкин в своем «Путешествии в Арзрум».
Когда поэт добрался до завоеванного Карса, русские войска уже отошли от него на 25 верст и встали лагерем. Переночевав, Пушкин спешит к месту событий. Читаем дальше его повествование:
«Мы встретили раненого казака: он сидел, шатаясь на седле, бледен и окровавлен. Два казака поддерживали его. «Много ли турков?» — спросил Семичев. «Свиньем валит, ваше благородие», — отвечал один из них. Проехав ущелие, вдруг увидели мы на склонении противуположной горы до 200 казаков, выстроенных в лаву, и над ними около 500 турков. Казаки отступали медленно; турки наезжали с большею дерзостию, прицеливались шагах в 20 и, выстрелив, скакали назад».
Дальше он со вкусом и удовольствием описывает свою походную жизнь, беседы с местными жителями, грохот орудий, залпы картечи, бегство турок. Его заметки приобретают характерный телеграфный стиль завзятого военкора:
«Через четверть часа меня разбудили. Все было в движении. С одной стороны колонны шли на турецкий лагерь; с другой — конница готовилась преследовать неприятеля. Я поехал было за Нижегородским полком, но лошадь моя хромала. Я отстал. Мимо меня пронесся Уланский полк. Потом Вольховский проскакал с тремя пушками. Я очутился один в лесистых горах. Мне попался навстречу драгун, который объявил, что лес наполнен неприятелем. Я воротился».
Пересказывать все подробности нет смысла, статья не об этом. Главная мысль, которую мы хотели донести, следующая: в такие ответственные минуты настоящая русская культура прекрасно знает, за кого она болеет и переживает. Пушкину бы в голову не пришло уехать в это время за границу и оттуда злобно шипеть в адрес России. Тем более донатить туркам.
Потому что это Пушкин. А не Галкин. С днем рождения, Александр Сергеевич!
