В апреле 2012 года известное британское издание «Экономист» обозначило «Третью промышленную революцию» в качестве одной из основных тем своего очередного выпуска. Четыре года спустя организаторы известного форума глобальной деловой и политической элиты в швейцарском Давосе в качестве его ключевой темы выбирают «Четвёртую промышленную революцию».
В ноябре того же года в рамках мероприятий по случаю своего 50-летия в Вене Организация ООН по промышленному развитию (ЮНИДО) посвящает одну из пяти панельных дискуссий «Промышленности 4.0». Федеральное министерство по образованию и исследованиям Германии выделяет последнюю в качестве отдельного проекта.
В британском правительстве с приходом Т. Мэй впервые в новейшей истории создаётся министерство с мандатом по разработке промышленной стратегии. Российское деловое издание «РБК» посвящает первый выпуск своего журнала в 2017 году проблематике «Индустрии будущего» — технологиям, которые, по мнению редакторов издания, «меняют жизнь» и «по своему масштабу могут превзойти все существующие».
Очевидно, что тема новой индустриализации, какой бы по счету она ни была, становится всё более актуальной в общемировой экономической проблематике. С одной стороны, это может быть вызвано продолжающимся обострением социально-экономических противоречий в мире, спровоцированных активной фазой мирового финансово-экономического кризиса в 2008–2009 гг. Во многих западных странах идёт переоценка приоритетов социально-экономического развития, усиливается поддержка инновационных направлений реального сектора, поощряется возвращение производственных мощностей из-за рубежа (англ. back-shoring или onshoring в противоположность offshoring).
Помимо этого, в ответ на кризис эти же страны стали проводить более активную промышленную политику, поддерживая как отдельные предприятия, так и целые отрасли. Ещё в 2009 г., задолго до протекционистской риторики президентской кампании 2016 г. в США, Б. Обама заявлял, что американское правительство должно принимать «стратегические решения в отношении стратегических отраслей». Более активную промышленную политику стали проводить и развивающиеся страны, очевидно, в попытке ускорить своё экономическое развитие и сократить хроническое отставание от промышленно-развитых стран. По мнению гарвардского профессора Д. Родрика, кризис активизировал пересмотр сложившихся с 1970-х гг. установок о том, что промышленная политика не работает, в том числе в развивающихся странах, следствием чего стали всё более активные рекомендации по её практическому использованию с целью стимулирования экономического развития.
Изменения в устоявшейся политической конфигурации, в первую очередь в наиболее развитых капиталистических странах (референдум по выходу Великобритании из Европейского союза и избрание Д. Трампа на пост президента США — яркие тому подтверждения), также можно рассматривать как следствия новой индустриализации. В то же время её тон неизбежно задаётся научно-техническим прогрессом (НТП), текущая стадия которого определяется всеобъемлющей информатизацией и совершенствованием процессов её коммерциализации.
Информация, а точнее, методы работы с ней, становится важнейшим фактором современного производства, принципиально меняющим его характер, — оно становится всё более узкоспециализированным, а не массовым, о чём красноречиво говорит всё тот же «Экономист»: «Фабрика прошлого базировалась на механическом производстве бесчисленного числа идентичных предметов — здесь можно вспомнить крылатую фразу Форда о том, что покупатели автомобилей могли выбрать любой цвет при условии, что он будет чёрным. Но издержки производства небольших партий большого количества изделий постоянно снижаются. Фабрика будущего будет основана на массовой кастомизации [индивидуальной спецификации] и может быть похожей больше на … ткацкие домики [в Англии конца 18-го века], чем на конвейер Форда».
В качестве примера такого рода «фабрики» в автомобильной отрасли можно привести американскую компанию Divergent 3D, основанную в 2013 г. 58-летним выходцем из Кливленда К. Зингером. По информации русскоязычной версии издания Forbes, в общей сложности она уже привлекла почти 100 млн долл. США от инвесторов (в том числе китайских) и смогла договориться с одним из мировых лидеров традиционного автомобилестроения, группой PSA (производителем Peugeot/Citroen), о разработке «нескольких проектов в ближайшие годы». Новый руководитель французской компании К. Таварес после подписания соглашения с Divergent 3D в 2016 г. заявил буквально следующее: «Эта технология даёт нам возможность значительно сократить производственные мощности и воздействие на окружающую среду, уменьшить вес автомобилей, усложняя при этом конструкцию, а кроме того, мы получаем практически безграничную гибкость при проектировании… это радикальные перемены для всей автоиндустрии».
Зингер намерен построить свою производственную линию на 20 тыс. автомобилей в год, оборудованную «принтерами для 3D-печати из металла, лазерными резаками и роботами-сборщиками», в «помещении складского типа», очевидно, на территории одного из бизнес-парков Лос-Анджелеса, и за сотые доли стоимости традиционных производств аналогичной мощности (0,5–1 млрд долл. США). При этом он не собирается напрямую конкурировать с каким-либо из действующих игроков автоиндустрии — его «бизнес-модель предполагает продажу лицензий на использование технологий».
Для стран — членов Евразийского экономического союза (ЕАЭС), реформирующих свои политико-экономические системы с начала 1990-х гг., повестка индустриализации не нова, изменились лишь внешние и внутренние условия её реализации. Если изначально промышленное развитие региона проходило в рамках довольно жёсткой внутриполитической организации и внешних ограничений (так называемого «железного занавеса» холодной войны), то на сегодняшний день на первый план выходит проблема качественной настройки сохранившегося производственного потенциала с учётом изменившейся модальности мирового промышленного производства.
По большому счёту оно стало фрагментированным по линии так называемых «глобальных цепочек создания стоимости» (ГЦСС, англ. global value chains), контролируемых транснациональными корпорациями (ТНК). Подобного рода фрагментация стала следствием прежде всего технологических изменений — развития телекоммуникаций, компьютерных мощностей, программного обеспечения управленческих процессов, с одной стороны, а с другой — стандартизацией, автоматизацией и развитием интермодальности транспортных перевозок, в особенности контейнерных.
Так, по оценке Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), в последние годы более половины импорта промышленной продукции и более двух третей импорта услуг в мире приходилось на промежуточные компоненты. Именно это могло быть основным фактором более динамичного роста мировой торговли, чем самой мировой экономики, вплоть до 2016 года, когда, согласно данным Всемирной торговой организации (ВТО), впервые за последние 15 лет рост мирового валового продукта опередил рост мировой торговли.
Некоторые бывшие соцстраны довольно успешно вписались в глобальные сети ТНК. В частности, по мнению некоторых экономистов, в том числе из Международного валютного фонда (МВФ), именно из числа восточноевропейских членов ЕС/ОЭСР сформировалось так называемое «новое промышленное ядро» Европы: «Есть подтверждение тому, что обрабатывающая промышленность Европы всё в большей степени концентрируется в центральноевропейском ядре, сосредоточенном на Германии и включающем Австрию, Чехию, Словакию, Венгрию и Польшу. Это новое европейское промышленное ядро отчасти заменяет, а отчасти и дополняет традиционную ось крупных городов Европы от Лондона до Милана, известную как «голубой банан»».
Данное мнение подтверждается цифрами: если полвека назад на четыре упомянутые государства (все — члены Вышеградской группы) приходилась только одна пятая общего промпроизводства социалистического блока, то в 2015-м уже 43% и с учётом тенденций последних десятилетий к 2020 г. она может превысить половину. В целом же новыми членами ЕС/ОЭСР этот рубеж был достигнут ещё в 2006-м, тогда как доля России в общем объёме постсоциалистического мира опустилась с 47% в 1992 г. до 30% (в 1970 г. аналогичная доля СССР была ровно вдвое выше). При этом если с 1998 по 2014 год в регионе имели место схожие тенденции изменения абсолютных значений выпуска обрабатывающей промышленности, то в последние годы наметилось их расхождение — «ядро» прибавило около 30 млрд долл. (два с половиной года работы белорусской промышленности), тогда как Россия и остальные страны, не ставшие членами ЕС/ОЭСР, фактически остались на уровне 2012 г. (см. рис. 1).
Принимая во внимание обозначенную неравномерность, можно предположить, что в условиях трансформации страны «нового промышленного ядра» стали своего рода «большой промышленной четвёркой» постсоциалистического мира (по аналогии с «большой семёркой» капиталистического). Об этом свидетельствуют и данные ЮНИДО по динамике добавленной стоимости обрабатывающей промышленности — за последние четверть века её совокупный объём (в постоянных ценах 2010 г.) у «четвёрки» вырос почти в четыре с половиной раза, тогда как у евразийской «пятёрки» — всего на 18% (см. таб. 1).
Очевидно, что в силу накопленного производственного и социального потенциала члены ЕАЭС и прежде всего Россия могут участвовать в новой индустриализации более активным образом. Тем не менее из-за некоторых особенностей постсоциалистической трансформации, в частности её акцента на минимизацию прямой роли государства в экономике и негативного влияния на социальную сферу даже в странах нового европейского промышленного ядра, такого рода перспективы представляются весьма неопределёнными.
Действительно, те постсоциалистические страны, которые посредством интернационализации в рамках глобальных цепочек создания стоимости адаптировались к вызовам глобализации начала нового тысячелетия, могут столкнуться с гораздо более серьёзными проблемами. Основным фактором такой адаптации была более дешёвая рабочая сила с приемлемым уровнем квалификации и на приемлемом расстоянии от основных рынков капитала и сбыта (ЕС) при наличии приемлемых гарантий безопасности (в рамках НАТО). В то же время для новой индустриализации основное значение имеет не стоимость рабочей силы — она становится «всё менее и менее важной». Например, в цене планшета Apple первого поколения (499 долларов США) затраты на так называемый «производственный труд», по данным издания «Экономист», составляли всего 33 доллара, или 6,6%, в том числе 8 долларов, или 1,6%, — на окончательную сборку в Китае.
На первый план выходят квалификация и приближённость к местам производства и потребления, выраженная в развитии сферы производственных услуг: именно они составляют свыше половины стоимости, создаваемой в рамках ГЦСС во многих странах — членах ОЭСР, и свыше 30% — даже в Китае, и именно в их торговле промышленно-развитые страны сохраняют и не намерены уступать своё лидерство. В данной связи текущие преимущества таких стран, как, например, Словакия (впечатляющий рост промышленного производства и экспорта которой был на 60% обеспечен сборкой легковых автомобилей небольшого числа мировых автогигантов), могут нивелироваться из-за длительного недофинансирования ключевых составляющих социальной сферы, прежде всего образования и инфраструктуры, определяющей уровень комфортности жизни в глазах молодых специалистов.
По мере прогресса новой индустриализации стратегические преимущества могут оказаться у тех, кто первым займёт ключевые ниши в производстве нового оборудования (в том числе и трехмерных принтеров, но не только), отработает механизмы его обслуживания, а самое главное — эффективным образом трансформирует каналы продвижения готовой продукции и взаимодействия с её конечными потребителями. Наибольший потенциал в данной связи у стран, которые уже прошли основные этапы «традиционной» индустриализации, обладают обширным производственным и инновационным потенциалом, развитой инфраструктурой и правовой средой.
По мнению экономистов ОЭСР, последняя во многом определяет характер интернационализации на современном этапе, а именно концентрацию высокотехнологического экспорта в странах с прочными правовыми системами, так как они необходимы для более сложных контрактов по научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам, проектированию и дизайну, маркетингу и т. п. Кроме этого, практически все промышленно-развитые страны обладают развитой и сложно-структурированной социальной сферой, состоящей не только из систем образования, здравоохранения и пенсионного обеспечения, но и множества других элементов, направленных на выявление, поощрение и максимальную коммерциализацию талантов (человеческого потенциала в широком понимании, социального капитала — в более узком) как собственного населения, так и иммигрантов.
Чтобы составить им конкуренцию, необходима прежде всего более эффективная институциональная среда, а также не менее благоприятные долгосрочные финансовые возможности. В целом у ЕАЭС они есть: например, организационно-технологические у Беларуси, которая отличается от остальных своей уникальной социально-ориентированной политэкономической моделью, позволившей сохранить человеческий, производственный и другие типы экономического потенциала; финансово-технологические — у России; финансовые — у Казахстана.
Всем без исключения евразийским партнёрам по-прежнему присущ и высокий уровень развития социальной сферы, определяющей развитие социального капитала и реализацию инновационного потенциала как важнейшего условия макроконкурентоспособности в 21-м веке. Проблема состоит в том, чтобы стратегически ими воспользоваться, не поддавшись на искушение «местечкового» протекционизма, который находит своё отражение как в сохраняющихся барьерахв целом по ЕАЭС, так и в характере двусторонних торговых связей, к примеру, в так называемых «молочных войнах» между Беларусью и Россией.
Очевидно, одних только организационно-правовых усилий Евразийской экономической комиссии (определение приоритетных видов экономической деятельности, развитие евразийской сети промышленной кооперации и трансфератехнологий, создание евразийских технологических платформ) здесь недостаточно. Исходя из европейского опыта, нужны масштабные, долгосрочные и доступные общесоюзные программы с адекватным финансированием, стимулирующие эволюцию реальных евразийских цепочек создания стоимости, а в перспективе — и кластеров фабрик будущего. В конечном итоге именно успех новой индустриализации в ЕАЭС определит и его долгосрочные перспективы в рамках глобализации и геополитического соперничества между промышленно-развитыми и остальными странами мира.