В 1990-е годы Россия была интегрирована в капиталистическую мировую систему. Вопреки заявлениям творцов либеральных реформ, никакой роли лидера в рамках этой системы страна не получила, и получить не могла по объективным причинам: Западный мир, приветствуя процессы декоммунизации, начавшиеся с началом перестройки, не стремился к тому, чтобы получить новую серьёзную политическую и экономическую силу на международной арене.

Для Запада Россия представляла ценность в качестве сырьевой базы и огромного рынка сбыта. Всё, что выходило за пределы этих функций, не только воспринималось как нечто ненужное и избыточное, но, часто, и как откровенно опасное, угрожающее гегемонии Западной цивилизации, и, вследствие этого, подлежащее уничтожению. Фактически в 1990-е годы в стране проводилась политика деиндустриализации: Россию пытались вернуть в состояние полуколонии, в фазу развития, предшествующую промышленной революции 1930-х годов. Но эту задачу либеральным реформаторам в полной мере выполнить не удалось. Итогом политики «ельциновского десятилетия» стало зависание страны в некоем промежуточном положении между центром капиталистической мировой системы (КМС) и её окраинами. Страна не превратилась в колонию Запада, но и к центру системы не принадлежит. Сегодняшнее её состояние вполне соответствует тому, что в рамках концепции Имманула Валлерстайна определяется термином «полупериферия».

При первом восприятии «полупериферия» мыслится как реальность усреднённостей, в которой всё, что существует, по уровню своего развития, с одной стороны, не соответствует высшим стадиям такого развития, но, с другой, превосходит низшие. Некая целостная реальность, существующая «посередине» между двумя полюсами – максимумом и минимумом.  В действительности никакой целостностью полупериферия не является. Наоборот, её главной структурной характеристикой является отсутствие внутренней целостности.

Манифест российской бюрократии — «Долгое государство» Владислава Суркова

Полупериферия – это структурная «разорванность» существования, в рамках которой экономическое и социальное пространства страны представляют собою две неравноценные части. Одно из этих пространств стремится соответствовать стандартам, которые свойственны центру, и, отчасти, соответствует им, другое – отсылает к стандартам периферии, приближаясь к реалиям постколониального мира.  Используя язык идеологов советского времени, можно сказать, что полупериферия – это «царство контрастов», в котором внешние несоответствия отдельных форм существования не являются чисто внешним, случайным явлением, которое может быть устранено посредством локальных политических действий, а имеют глубинные, структурные причины, сформированные логикой становления системы в целом. Любая полупериферия является всего лишь частью системы. Соответственно, если логика становления полупериферии производна от общесистемной логики, то полупериферия, как и другие низшие элементы системы, не принадлежит самой себе. Действительные причины её становления-в-состоянии-разорванности находятся за её пределами; полупериферия не в состоянии даже локально влиять на эти причины, и, тем более, не в состоянии устранить их. Логика взаимодействия между разными элементами системы формируется в её центре. Все остальные элементы не участвуют в формирования правил такого взаимодействия. Их реальное существование изначально является существованием в состоянии пассивности: чем ниже уровень развития страны, интегрированной в мировую капиталистическую, тем в большей степени эта страна будет играть роль простого объекта, не принадлежащего самому себе.

На онтологическом уровне разорванность бытия полупериферии является отражением структурного противоречия между двумя типами существования – субъектным и объектным, стремящимися осуществиться в пространстве одной и той же страны, одного и того же общества, одного и того же государства. Та часть экономики полупериферии, которая соответствует высшим стандартам развития, будет подталкивать государство, с ней связанное, к осуществлению роли исторического субъекта, способного принимать решения и оказывать влияние на сферу международных политических и экономических отношений. Но другая часть этой же экономики, которая, по сути, соответствует постколониальным стандартам развития, будет не менее регулярно отбрасывать страну в состояние объекта, пассивно воспринимающего те решения, что были приняты другими, внешними по отношению к нему силами.

Полупериферия

В рамках относительно кратковременных политических ситуаций полупериферия способна выступать в роли субъекта, но в долговременной исторической перспективе она оказывается именно объектом. Причина – в глобальной уязвимости высокоразвитых секторов экономики полупериферии. В ситуации, когда полупериферия «заигрывается», у центра системы всегда обнаруживаются возможности для нанесения удара по высокотехнологичным отраслям «заигравшегося» и обрушения его экономики и информационного пространства.

Полупериферия является по-своему динамичной, относительно подвижной структурой. Её подвижность вписывается в изначально присущий ей конфликт между высокоразвитым и слаборазвитым технологическими укладами, но придаёт этому конфликту особое напряжение, отражающееся на жизни полупереферийного общества в целом. Суть этой динамики в том, что все элементы полупериферии находятся в состоянии активного становления, но это становление имеет различные векторы. Высокотехнологичные элементы стремятся к дальнейшему развитию; низкотехнологичные элементы, наоборот, существуют в режиме деградации. Даже тогда, когда можно говорить об относительном улучшении последних, темпы и масштабы этого улучшения значительно ниже темпов развития передовых отраслей.

Дистанция между двумя полюсами полупериферийной экономики постоянно увеличивается. Соответственно, степень «разорванности» так же возрастает. Причины этого явления укоренены в общих принципах функционирования системы в целом. В соответствии с этими принципами темпы развития центра всегда превосходят темпы развития периферии. Даже в тех случаях, когда экономика периферии модернизируется, как в случае с некоторыми странами, освободившимися от колониальной зависимости, реальным результатом такой модернизации становится всё большее отставание периферии от центра. Полупериферия причастна и к экономике центра, и к периферийной экономике. Соответственно, та её часть, что относится к центру, обладает более высокой скоростью развития, чем та, что относится к периферийной сфере.

* * *

Существование в фазе разорванности в первую очередь проявляется в сфере экономической жизни, но его социальные последствия не менее значительны. В полупериферийной стране неизбежно возникает два общества, каждое из которых живёт в своей особой реальности. Разрыв между этими обществами стремительно увеличивается и с течением времени возникает ситуация, при которой они перестают понимать друг друга. Такое положение в полной мере относится и к России.

В России усилят стимулирование регионального развития

Сегодня существует «две России», укоренённые в разных технологических укладах и формирующие разные типы социальной субъективности. Такая ситуация сформировалась отнюдь не в конце ХХ века, нечто подобное в нашей истории уже было: о двух Россиях говорили русские народники в последней трети XIX века, ещё более очевидным этот феномен стал в начале ХХ века, накануне Первой мировой войны и революции. Тогда только предельно жёсткая, террористическая позиция большевиков в сочетании с рядом случайных, «счастливых» обстоятельств смогла спасти страну от казавшегося неизбежным распада. Российская империя в рамках мировой капиталистической системы была именно полупериферийным государством, и все особенности подобного существования непосредственно отражались на жизни русского общества. И Русская революция 1917-1921 годов этот раскол продемонстрировала предельно наглядно. Реальные процессы этой революции выходят за рамки «классического» противостояния красных и белых. При том, что и красные, и белые выступили в качестве революционных сил, каждая из которых стремилась создать новую Россию в соответствии с собственными представлениями, победа какой-либо одной из них зависела от того, на чью сторону встанут зелёные – крестьянский мир России. И красные, и белые были связаны, так или иначе, с тем экономическим укладом, который был создан в стране в процессе развития капитализма и характеризовал её саму как «страну центра»; но исход революции и, соответственно, выбор дальнейшего пути развития страны предопределила русская «периферия».

При этом сама революция не была случайностью, иррациональным стечением обстоятельств. События русской истории 1917-1921 годов стали отражением общих структурных противоречий, свойственных Российской Империи, в частности, и всем странам, «зависшим» в состоянии полупериферии. Если следовать популярной сегодня стратегии моделирования альтернативных версий истории, то основное внимание стоит уделить не вопросу «что было бы, если бы революции в России не было», а вопросу о том, «что было бы, если бы революция произошла позже». Уже к началу Великой депрессии военные технологии осуществили громадный скачок вперёд. 1-я и 2-я конные армии к 1929 году неизбежно трансформировались бы в армии танковые, к которым добавилась бы и авиация. Жертв при такой революции было бы несоизмеримо больше, чем при революции 1917-1921 годов.

Постреволюционная российская власть нашла единственно возможный способ преодоления тех противоречий, которые определяли жизнь Российской Империи дореволюционного времени. Таким способом стал выход из мировой капиталистической экономики. Сталинское руководство взяло курс на самодостаточное развитие страны. И эта политическая стратегия во многом предопределила особенности советской индустриализации 1930-х годов. На протяжении всей советской истории её преследовала память о капиталистическом прошлом. Отсюда – политическая установка на равномерное развитие всех регионов страны, в реальности обернувшаяся запустением районов Русского мира и развитием периферийных регионов.

При всех глобальных издержках подобной политики Советскому Союзу до конца 1950-х годов удалось создать и сохранить экономическую структуру, в рамках которой сущностное деление единой реальности на центр и периферию отсутствовало. Реальный дисбаланс в развитии отдельных регионов объяснялся, отчасти справедливо, дефицитом развития отстающих районов и областей, который должен быть восполнен в дальнейшем.
В конце 1950-х годов, по сути, произошёл отказ от этого вектора развития, что, если использовать термины советской идеологии, было связано с рядом волюнтаристских решений советского руководства. И с этого момента Советский Союз превратился в империю, но в предельно извращённой, антисистемной форме. Фактически центром такой империи становились её окраины, существовавшие, во многом, за счёт эксплуатации её подлинного, сущностного ядра – Русского мира. И к концу брежневского периода это ядро, по сути, стало аналогом колониальных территорий.

Советский Союз

Структурные изменения 1950-х годов совпали с процессами расширения культурных и экономических связей СССР с западными странами и встраиванием Советского Союза в мировую капиталистическую экономику в качестве одного из её элементов, пусть и достаточно специфического. Согласно выводам Валлерстайна, именно поздний СССР занял структурную нишу полупериферии внутри этой системы. Тем не менее, СССР не являлся полупериферией «классического» типа. В советской экономике продолжали действовать импульсы, направленные на формирование самодостаточного развития, пусть и не в той степени, что в сталинскую эпоху. Экономические стратегии развития так же ориентировались, в первую очередь, не на интересы «рынка» (рентабельности), а на достижение целей, сформированных идеологией и имевших надэкономическое значение.

С конца 1950-х годов развитие Советского Союза осуществлялось в форме совмещения двух противоречащих друг другу экономических стратегий, и являлось следствием такого совмещения. С одной стороны, развитие определялось идеологическими принципами, стремившихся подчинить экономику структуре человеческих потребностей – в том виде, в каком они этой идеологией понимались, а с другой – интересами, связанными с интеграцией СССР в структуру мировой капиталистической экономики. Эти две стратегии очевидным образом противоречили друг другу, что, в значительной степени, предопределило появление тех экономических проблем, с которыми СССР столкнулся к концу 1970-х годов.

Структурные противоречия советской экономики непосредственно отражались на настроениях советского общества и затронули, в первую очередь, советскую социальную элиту, расколов её на собственно советскую и западническую. Появление либерального (западнического) течения внутри советской элиты не было случайным событием. Формирование советского западничества было отражением более глубинных процессов интеграции СССР в западную экономику. В рамках существования мировой капиталистической системы элита любого её структурного элемента – периферии, полупериферии – так или иначе связана с системным центром. Именно центр обеспечивает экономические условия существования такой элиты, т.к. в центре находятся основные рычаги экономического управления, и он же обеспечивает идеологическую легитимацию такой элиты: он формирует тот комплекс идей, которые региональная элита использует для обоснования собственного социального статуса.

Продавшие Союз: за джинсы, жвачки и симулякры

В ситуации позднего СССР связь советской социальной элиты с западным центром не могла быть полной и последовательной. Советская элита не являлась самостоятельным экономическим субъектом, в этой роли выступало советское государство. Но на идеологическом уровне такая связь существовала. Пристальное внимание к «культурному наследию» Запада было тем более устойчивым, т.к. компенсировало «экономическое бессилие». Не будучи способной управлять капиталами и использовать для этой цели возможности западных финансовых структур и институтов, советская западническая элита свою основную энергию вложила в процесс освоения идей, имевших западное происхождение. На психологическом уровне принятие западных идеологических концептов ассоциировалось с символическим отождествлением себя с западным обществом и западной культурой.

В этой ситуации «предательство» элиты было неизбежно. Так называемый «андроповский проект» появился отнюдь не осенью 1982 года. И даже если предположить, что М.С. Горбачёв мог бы не занять пост Генерального секретаря ЦК КПСС в 1985 году, это всего лишь означало бы, что попытка перевести СССР на «западные рельсы развития» была бы всего лишь отложена на некоторое время. При том, что трансформация советского (российского) социально-экономического пространства в соответствии со структурными стандартами полупериферии началась ещё во второй половине ХХ века, наиболее чётко она стала проявляться уже в постсоветское время. В это же время значительно интенсифицировалась скорость такой трансформации и, соответственно, скорость осуществления процессов, ей сопутствующих.

Важнейшими условиями превращения России в страну полупериферийного типа стали: 1) формирование частной собственности на средства производства и, как следствие, возникновение «классического» классового общества в стране, 2) превращение государства в инструмент осуществления целей правящего класса и защиты его интересов, 3) глобальная интеграция страны в мировую капиталистическую систему.

Если линии структурного разрыва в обществе советского времени обнаруживались, в первую очередь, в территориальной сфере, порождая «неравенство регионов», и лишь во вторую затрагивая отраслевую сферу, то в постсоветском обществе структурная разорванность приобрела тотальный характер и проявляется во всех сферах жизни общества. Это означает, что в каждой сфере общественной жизни сосуществуют процессы, подчиняющиеся противоположным векторам становления. Развитие сочетается с деградацией.

Реальное соотношение элементов развития и деградации варьируется в разных точках социального пространства. Тем не менее, в формировании пропорции этих элементов присутствует следующая закономерность: развитию подлежат те сферы жизни, которые непосредственно связаны с обеспечением интересов центра мировой экономической системы; соответственно, деградирует (архаизируется) всё, что с этими интересами не связано. При этом оба вектора обладают характером устойчивости. Это означает, что оба процесса будут продолжаться и в будущем. Соответственно, разрыв между развивающимися и архаизирующимися сферами социальной жизни будет увеличиваться.

И развитие, и деградация обладают характером цепной реакции. Начавшись, например, в конкретном звене производственной цепочки, эти процессы преобразуют, в итоге, всю цепь, а далее начинают распространяться на смежные области. Преобразование производства распространяется на все аспекты жизненной деятельности субъекта производства, затрагивая сферы транспорта, образования, медицины, свободного времени. Современное производство не ограничивается исключительно производством конкретных товаров. Сложность технологических процессов предъявляет новые, предельно широкие требования к работнику, превращая производство товаров – одновременно – в производство субъекта, в «биопроизводство» (М. Фуко).

Соответственно, развитие технологий оказывается и развитием субъективности; и, наоборот, деградация производственной сферы неизбежно влечёт за собой деградацию сферы субъективности.

* * *

Структурные разрывы, присущие современной российской жизни, просматриваются даже вопреки активной деятельности идеологического официоза, всё больше и больше начинающего напоминать брежневский, в своём стремлении скрыть действительную ситуацию, в которой пребывает общество, подменить реальность симулякром.

Российская авиация пошла на взлет: Производство самолетов набирает обороты

Широко рекламируемые новые, элитные производства – проект Сколково, новые технологии в сфере ВПК – сочетаются с глобальным упадком производств, которые по тем или иным причинам не смогли попасть в число «элитных», «выставочных». Прекращают свою работу или резко сужают объём производства, в том числе, и те предприятия, которые выполняли системообразующую функцию для тех городов и посёлков, в которых они расположены. Современный промышленный ландшафт России – это странное, эклектичное сочетание компактных, относительно редких объектов в стиле «хай-тек», существующих на фоне тёмных, индустриальных пространств, в контурах которых всё больше и больше угадываются руины. Стоит всего лишь проехать на электричке по территории дальнего Подмосковья или граничащих с ним областей, и подобные картины обретут чёткость и конкретность. Но Центральный промышленный район всегда имел особое, привилегированное значение для экономики страны. И если мы видим промышленные развалины на территории этого региона, то, что же можно сказать о городах и предприятиях, которые в своё время возникли в дали от центра? Подобные разрывы свойственны и социальной структуре. Так, например, регулярные сообщения об открытии новых, ультрасовременных медицинских центров сочетаются с деградацией медицинской инфраструктуры, ориентированной на массовое обслуживание населения. В стране проводятся сверхсложные медицинские операции, но, в то же время, детская поликлиника в посёлке с тридцатитысячным населением часто имеет всего двух-трёх врачей-педиатров. В поликлиниках таких посёлков мы рискуем не найти элементарных рентгеновских аппаратов, а пострадавших в дорожных авариях приходится – за неимением травмпунктов – везти в районные центры.

Новая архитектура в больших городах сочетается с процессами разрушения массовой застройки прошлых лет на окраинах всё тех же городов. Ещё хуже складывается ситуация в городах поменьше. То, что было построено в советское время, сегодня часто напоминает трущобы, а у местных муниципалитетов нет средств для обновления жилого фонда. Разрыв между двумя уровнями развития российской экономики порождает разрыв и между уровнями доходов населения. Существуют серьёзные различия между оплатой труда в сферах, соответствующих стандартам центра, например, в сфере компьютерных технологий и информационной политики, и в тех отраслях, что связаны с процессами индустриализации ХХ века. Часто возникают абсурдные ситуации: уровень зарплаты в секторах, ответственных за импорт продукции, на порядок выше уровня зарплаты на предприятиях, которые производят аналогичную продукцию внутри страны.

Не иначе как абсурдной не назовёшь и ситуацию, сложившуюся в системе среднего и высшего образования. Государственная бюрократия имитирует высокую активность в этой сфере, пересматривая каждый год стандарты отчётности и подчиняя деятельность учителей и преподавателей всё новым и новым инструкциям, предназначенным для очередного «повышения уровня образования», а Президент страны, при этом, вынужден публично признавать, что существует элементарная нехватка специалистов в сфере производства: высококвалифицированных рабочих, инженеров, конструкторов, технологов. Преемственность в сфере профессиональной подготовки была разрушена. Если предположить, что в России – вопреки всему – в ближайшее время начнётся промышленный бум, то на новых предприятиях будет просто некому работать. И в данном случае наша страна оказывается в ситуации, сходной с ситуацией конца 1920-х годов. Но если сталинское государство обладало жёсткой политической волей, способной переломить любую негативную ситуацию, и соответствующей, целостной идеологией, способной такой перелом обосновать, то современное российское государство не обладает ни тем, ни другим.

В современных социальных условиях выбор профессии рабочего обрекает человека на статус, близкий к положению социального аутсайдера. Всю свою жизнь, если социально-экономическая ситуация не изменится, ему придётся существовать от зарплаты до зарплаты. При этом средства массовой информации будут навязывать ему ценности общества массового потребления, а Интернет, рассказав о зарплате менеджеров высшего звена в госкорпорациях, предельно наглядно объяснит, каково его действительное место в современной российской жизни.

профессии рабочего

Причины подавляющего большинства существующих экономических проблем официальная идеология традиционно объясняет посредством ссылки на события 1990-х годов, но с 2000 года прошло почти двадцать лет, а российская провинция продолжает находиться в состоянии экономической стагнации. И с каждым годом эта стагнация усиливается. Социальная реакция на эти процессы типична: безработица, неполная занятость, а далее – криминализация жизни, наркомания, алкоголизм. И, в итоге, глобальная деградация социальной жизни. Разрыв внутри российской социальной реальности ярко иллюстрируется разницей качества жизни Москвы и Подмосковья.

Столица России стремится жить в соответствии с социальными, экономическими и технологическими стандартами жизни центра. В мегаполисе идёт активное развитие современных технологий, сочетающееся с выводом индустриальных предприятий за пределы города, развитие транспорта. Соответственно, растёт и качество жизни. Москва находится в ряду ведущих мегаполисов мира. Но уже ближнее Подмосковье превращается в аналог американских «гетто», чья функция – обеспечение потребностей Москвы. Каждое утро пригородные электрички доставляют сотни тысяч подмосковных жителей на работу в Москву, и каждый вечер эти же электрички отвозят их обратно.

Москва гордится развитием самоуправления, город создаёт всё новые и новые возможности для организации досуга и творческого развития своих жителей. В маленьких городах и посёлках Подмосковья происходит свёртывание социальной инфраструктуры, фактически уничтожено информационное пространство. При этом стремительно меняется этнический состав этих населённых пунктов: появляются целые кварталы, в которых живут почти исключительно мигранты. Символичным для понимания характера взаимоотношений между Москвой и Московской областью является строительство всё новых и новых мусорных полигонов, предназначенных для захоронения твёрдых бытовых отходов (ТБО). Москва сбрасывает в область отходы собственной жизнедеятельности. Экологические последствия подобных действий крайне негативны. При этом руководство области, несмотря на многочисленные протесты жителей, делает вид, что ничего не происходит. Официальные подмосковные СМИ продолжают рассказывать о том, как местный губернатор заботится о благе народа.

Не думал, что такое возможно в российской провинции

Подобные отношения между центром и периферией для капиталистической экономической модели типичны. Система, построенная на принципах конкуренции, делит жизненные пространства на две группы – побеждающих и проигравших. Такая система в принципе не допускает идеи какого-либо равноправного сотрудничества между субъектами с разным экономическим потенциалом. Она выстраивает жёсткую иерархию господства и подчинения. Те же подмосковные Люберцы по отношению к Москве выступают в роли безусловного аутсайдера, но внутри Люберецкого городского округа (бывшего Люберецкого района) они являются центром, высасывающим ресурсы посёлков, находящихся на подконтрольной им территории. Существование России в состоянии полупериферии является относительно устойчивым. При определённых обстоятельствах экономика страны может покинуть эту зону, переместившись вниз, но перемещение наверх, в зону центра, крайне проблематично. В центре никто не ждёт ещё одного экономического лидера, и чтобы не допустить своего расширения, центр сделает всё, что бы новые страны в зону центра не входили. Для предотвращения такой возможности будут включаться не только экономические, но и политические механизмы давления. Роль России как полупериферийного региона в рамках логики, присущей центру капиталистической мировой экономики, «гарантировано» наличием природных богатств в её недрах и, как следствие, необходимостью существования высокотехнологичных добывающих отраслей. Но этим же фактором роль России и ограничивается. Существование всего, что выходит за пределы «сырьевой сферы», в рамках такой, неолиберальной логики оказывается экономически излишним, нерациональным. Эта часть экономики и социального производства должна либо деградировать до уровня полупериферии, что сейчас и происходит, либо просто исчезнуть. По сути, Русский мир сегодня представляет собой небольшие островки цивилизации, окружённые со всех сторон полуколониальным пространством. И если на «островах» 90-е годы остались лишь в качестве воспоминания, то во многих районах русской провинции – 90-е продолжаются, пусть и в несколько смягчённой форме.

Российское государство в этих условиях оказывается заложником экономики. Оно вынуждено занимать консервативную позицию, стремясь к сохранению существующего положения дел. В ином случае оно противопоставит себя центру системы и последствия такого противостояния будут непредсказуемы. В рамках такой позиции государство стремится средствами финансового регулирования стабилизировать экономическое положение и контролировать курс рубля в интересах, в первую очередь, корпораций, связанных с топливным сектором. Все издержки, связанные с существованием этих корпораций, перекладываются на плечи населения. Именно население оплачивает, в частности, зарплаты топ-менеджмента «Газпрома», оно же оплачивает издержки финансовой политики, которую Центральный Банк России проводит в интересах экспортёров нефти и газа.

Время от времени государство может делать дополнительные «телодвижения», например, проводить кампанию по строительству автомобильных дорог, для улучшения транзита китайских товаров в Европу. Но, при этом, структурно тип экономики не меняется: мощного потока новых западных технологий, о которых говорило ещё правительство Гайдара, в России не наблюдается, зато российские капиталы по-прежнему вывозятся из страны. По данным, предоставляемым Центральным банком, в РФ за двенадцать месяцев с начала 2018 года отток капитала вырос в 2 раза по сравнению с предыдущим годом и составляет на данный момент 60 млрд.долларов. Такая ситуация является типичной для стран полупериферии и периферии. Безусловно, вывоз капитала в разные годы может быть больше или меньше, но в любом случае он будет происходить. Законы функционирования современной мировой экономики заставляют капиталистов периферии направлять капиталы, полученные в результате эксплуатации своих стран, в центр. И российских капиталист в данном случае ничем не отличается от других, даже если на словах он декларирует верность идеям патриотизма.

Именно движение капиталов превращает современную российскую экономическую элиту в элиту космополитическую. И это превращение происходит на глубинном, структурном уровне. Сердце капиталиста там, где его капитал. Сущностный центр российской экономики находится не в самой России, а в центре системы, на Западе. Любое предположение, что в современных условиях возможен какой-либо национальный капитализм за пределами центра капиталистической системы, вступает в противоречие с реальными экономическими процессами. На периферии и полупериферии системы капитализм может быть прозападным, даже если политическая власть, его обслуживающая, склонна к антизападной риторике.

Россия как особая цивилизация существует в условиях жёсткого цейтнота. Стремительно исчезает системообразующий элемент этой цивилизации – русский народ. Даже по не самым пессимистичным подсчётам к концу 2020-х годов численность русского населения будет составлять менее 50% от общего населения России. Ещё через десятилетие эта цивилизация будет считаться русской лишь номинально, и только в том случае, если она сохранится: сокращение численности русских открывает путь к децентрализации страны по этническому принципу с последующем отделением автономий от федерального центра. При этом велика вероятность того, что русские потеряют статус главного народа даже на своих исконных землях. Соответственно, само существование Русской цивилизации в долговременной перспективе оказывается проблематичным.

Парадоксально, но возможный распад России в долгосрочной перспективе приведёт к негативным последствиям для всех народов, входящих в Российскую Федерацию. Ценность этих народов с точки зрения Запада лишь в том, что они могут быть использованы в борьбе против России. События на Украине это ярко подтверждают. Но как только необходимость в противостоянии с Россией исчезнет, исчезнет необходимость и существования этих народов. Татарам, башкирам, якутам и многим другим не стоит питать иллюзий по поводу того, что их жизнь несёт в себе некую непреходящую историческую ценность. Вне России их ценность будет равна ценности индейских племён на территории США. То, что произошло с этими племенами, сегодня называется «индейской демографической катастрофой». Сегодня сложно однозначно определить количество жертв европейского геноцида в Северной Америке, но в любом случае речь идёт о миллионах жертв.

Наличие нефти и газа в ряде автономных образований на территории России так же не должно сильно воодушевлять местных националистов. Ни нефть, ни газ не могут быть гарантиями выживания в будущем. Сегодня невозможно спрогнозировать ценность этих ресурсов в экономике будущего, но в любом случае она будет снижаться. Если же мир находится в преддверии очередной технологической революции, а через 15-20 лет её контуры должны стать более-менее отчётливыми, то каждая новая технологическая революция начинается с открытия принципиально новых источников энергии. И в этом контексте ценность завтрашней нефти будет вполне соразмерна ценности сегодняшнего угля. Едва ли подобные богатства могут быть гарантией экономического благополучия и, тем более, политической неприкосновенности. К тому же добыча ресурсов в небольших республиках осложнена тем, что вся техническая и технологическая база этих разработок предоставляется Российским государством. У периферии просто нет средств, чтобы выстроить такие технологические процессы самостоятельно. Распад России не создаст какой-то «новой Европы»; итогом такого события неизбежно станет возникновение множества полуколониальных государств, успешно уничтожающих друг друга в междоусобных войнах.

Алексей Кочетков: «Мы жили без государства больше 15 лет»

Сегодня центральным структурным элементом российской социальной жизни является государство. Впрочем, подобную роль оно играло всегда, на всём протяжении русской истории. И, как и всегда, оценки его деятельности имеют крайне противоречивый характер, что связано с рядом объективных обстоятельств. С одной стороны, оно является сегодня единственной силой, удерживающей Россию в состоянии целостности и относительной, внешней стабильности. Именно это обстоятельство становится основой всевозможных апологий современного российского государства, видящих в нём силу, способную вывести Россию на путь устойчивого развития и процветания. Соответственно, все негативные стороны его деятельности связываются с издержками становления, воспринимаются как временные, преходящие. С другой стороны, то же самое государство порой квалифицируется как главное препятствие, стоящее на пути становления русского национального самосознания, и, соответственно, так понятому государству даже отказывается в статусе национального. Апология государства в данном случае сменяется не менее радикальным государственным нигилизмом. Такая двойственность оценок возникла отнюдь не сегодня, и даже не вчера, и отражает, с одной стороны, особенности русской общественной психологии, а, с другой, — деятельность самого государства. На всех этапах русской истории деятельность русского государства всегда была противоречивой, сочетающей в себе элементы, направленные на созидание форм народной жизни, и элементы, по сути, отрицающие эту жизнь. Но на разных этапах истории такая «небезупречность» русского государства проявлялась по разному. Отрицательное так же исторически детерминировано, как и положительное.

Современная российская политическая система пребывает в некоем промежуточном состоянии, характеризующем момент социальной трансформации. Будучи связанной с историческим прошлым, она несёт в себе элементы государства социального, но, в то же время, она ориентирована на защиту корпоративно-классовых инструментов, призвана быть инструментом, обеспечивающим господство высшего класса страны над обществом. Соответственно, когда государственная идеология объявляет государство защитником национальных интересов, это, в значительной степени верно. Но при этом необходимо учитывать следующее обстоятельство: такая позиция государства стала возможной лишь потому, что интересы страны отчасти совпадают с интересами российского правящего класса.

Защищая Россию этот класс в действительности защищает не страну в целом, а источники своего благосостояния. Российский правящий класс боится, что центр мировой капиталистической системы лишит его таких источников и пытается предотвратить подобную угрозу. Отсюда – национально-патриотическая риторика этого класса, отсюда же – вынужденные вложения в развитие отраслей, обеспечивающих высокую обороноспособность страны. «Национальное» для него является всего лишь симулякром «экономического». Но подобное совмещение национального и классового не является органичным и, соответственно, устойчивым; наоборот, оно случайно и временно. Современный правящий класс России вынужден защищать интересы страны лишь потому, что не может торговать этими интересами на выгодных для себя условиях. Но, если такие условия возникнут, национальное предательство с его стороны будет неизбежным.

Все социальные функции современного российского государства с точки зрения российского высшего класса являются, безусловно, второстепенными, воспринимаются им как нечто вынужденное, обременительное. Будучи представителем неолиберальной идеологии, российский высший класс искренне ненавидит всё, что, так или иначе, напоминает ему о советской истории. Эта ненависть к СССР совмещается с ненавистью к социальному государству. Неолиберализм признаёт ценным только то, что способно приносить прибыль. Все другие, «неприбыльные» элементы социальной жизни воспринимаются им как ненужные и бессмысленные. Соответственно, главная тенденция становления современного российского государства связана с курсом на свёртывание, деконструкцию социальных прав граждан. Бесплатное образование, бесплатная медицина, поддержка малоимущих – все эти направления государственной политики должны уйти в прошлое. Государство давно бы отказалось от них, но политические издержки такого решения оказываются очень значительными и российский высший класс откровенно боится их. Поэтому, вместо быстрой деконструкции элементов социального государства, взят курс на деконструкцию медленную. Тем не менее, можно сказать, что социальное государство в России – при условии сохранения существующей политической системы в стране – доживает свои последние годы.

На первый взгляд, тот же курс на демонтаж системы образования противоречит интересам высшего класса, т.к. результатом этого процесса станет дефицит кадров, способных поддерживать существование высокоразвитых секторов российской экономики. Но такое противоречие имеет значение лишь в долговременной перспективе. А для российского высшего класса все долговременные перспективы не актуальны, что ещё раз показывает случайность совпадения его интересов с интересами национальными. Российская экономическая элита в большинстве своём ориентируется на получение сиюминутных прибылей с перспективой их конвертирования в западные активы. Само нахождение в России воспринимается ею как явление временное и вынуждение. В долговременной перспективе ставится задача интеграции в структуры западного общества.

сиюминутных прибылей

В рамках такого подхода Россия – это всего лишь источник доходов, который необходимо «обменять» на что-то более респектабельное и надёжное. Отсюда – психология, основанная на принципе «после нас – хоть потоп». И в рамках такой психологии, все противоречия, связанные с долговременными перспективами, не имеют значения.

Глобальная бюрократизация политического управления, масштабы которой давно уже превзошли бюрократизацию советской эпохи, в значительной степени так же связана с отчуждённостью российского высшего класса от общества. Важнейшей задачей современного государства является не забота о развитии общества, а обеспечение контроля над ним. Политическая жизнь страны нуждается в стабильности для того, чтобы процесс извлечения прибылей шёл без сбоев. В то время, когда из страны выкачиваются ресурсы, общество должно молчать, и бюрократический контроль должен такую возможность обеспечить. При этом бюрократизация жизни не привязана исключительно к обеспечению контроля. Государственный аппарат выступает не только в качестве инструмента, используемого крупным капиталом в своих целях; он стремится стать самостоятельным субъектом экономической политики. В России уже произошло сращивание капитала как такового с бюрократическим аппаратом. По сути, страна вернулась к ситуации начала ХХ века, которую В.И. Ленин определял как «государственно-монополистический капитализм».

При этом единая логика действия обнаруживается на всех уровнях бюрократического управления. И если бюрократ на высших этажах власти использует своё положение для обогащения за счёт взаимодействия с крупными корпорациями, то бюрократия рангом пониже обогащается за счёт более локальных экономических возможностей. Но лозунг «обогащайтесь!» является, по сути, единственной программой действий и там, и там. Естественно, лоббирование интересов тяжело сочетается с законодательством, которое определяет подобные действия как коррупцию. Но коррумпированность в данном случае является естественным фоном существования бюрократических структур. Сами правила игры, определяющие стиль бюрократического управления, включают в себя коррупцию в качестве необходимого, естественного элемента. В этом контексте официальная «борьба с коррупцией» является всего лишь инструментом борьбы между разными бюрократическими группами и кланами. Бессмысленно бороться с отдельными проявлениями коррупции в ситуации, когда коррумпированность аппарата является нормой.

Подлинная борьба с коррупцией в реалиях современной российской жизни предполагает тотальную зачистку высших слоёв бюрократического аппарата, масштабы которой должны быть значительнее, чем масштабы политических чисток 1937-1938 годов. В режиме нормального, т.е. правого функционирования государства, осуществление подобных действий оказывается невозможным. Сегодня очистить страну от коррупции может только политическая диктатура, опирающаяся на поддержку широких слоёв населения. Тем не менее, масштабы и уровень бюрократизации страны не объясняются исключительно ссылками на существование государственно-монополистического капитала. Бюрократизация имеет и специфические причины, отчасти связанные с всё тем же полупериферийным положением России в мировой капиталистической системе. Феномен бюрократизации показывает как центр системы влияет на её другие элементы, в частности, речь идёт не об экономическом влиянии, а о концептуальном, связанным со сферой социальных технологий.

Рунет потрясло сочинение школьницы о русском мире

Российский неолиберализм, как, впрочем, и любой другой, очарованный американизмом, постарался перенять и американские методы управления, заменив американской управленческой моделью модель советскую. Если в СССР управленческий аппарат вербовался из производственной среды – управленцами становились люди, знающие, хотя бы в общих чертах, особенности того производственного сектора, которым им предстояло руководить, то американская управленческая модель сфокусирована на фигуре менеджера, обладающего общими навыками руководящей работы, которые, как предполагается, обладают универсальной ценностью и не привязаны к особенностям конкретного производства. Такая модель предполагает мобильность управленческого аппарата: возможность перемещения менеджера из одного сектора управления в другой.
В процессе внедрения американской модели управления в России было организовано множество институтов и факультетов управления, ориентированных на подготовку управленческих кадров. Формирование таких учебных заведений осуществлялось достаточно хаотично, без учёта реальных потребностей страны в специалистах подобного рода. Результатом такой политики стало очередное структурное противоречие: каждый год институты управления выпускают всё новые и новые кадры, которые необходимо интегрировать в уже существующие управленческие структуры.

Единственной возможностью для осуществления такой интеграции стала технология дробления функций: в условиях регулярного роста управленческого аппарата функции конкретного подразделения всё более и более детализируются. Соответственно, детализируются правила и формы контроля. Бюрократическая «опека» производственных процессов стремится стать более скрупулёзной. Такая детализация неизбежно привносит в управленческую деятельность элементы ограниченности, зашоренности, сосредоточенности на обязательном выполнении частных операций вне зависимости от общего исхода дела . Это неизбежно придаёт бюрократическому действию элементы формализма, реальные последствия которого в лучшем случае сводят само действие к бессмысленности, а в худшем приводят к результатам, прямо противоположным задуманным.

В дополнении к этому бюрократические кадры низового уровня должны регулярно демонстрировать собственную активность, что, с точки зрения бюрократической психологии, является синонимом эффективности и должно демонстрировать необходимость существования подобных структур. Отсюда – поток постоянно обновляющихся инструкций, требований и правил, исходящих от управленческих структур. Особая ирония этой ситуации в том, что подобные инструкции, если им следовать буквально, блокируют осуществление реальных производственных процессов, но, в то же время, исполнение этих требований не может быть проконтролировано. По сути, единственным действительным результатом подобной бюрократической активности оказывается деятельность бюрократии, направленная на воспроизведение собственной активности. Можно сказать, что с точки зрения реальных результатов бюрократия действует не для организации производства, а для поддержания собственного существования. Жиль Делёз подобные действия определял как шизоидные и связывал их с логикой самовоспроизведения капиталистической системы, но, судя по всему, шизоидность свойственна любому бюрократическому управлению, независимо от той экономической модели, в рамках которой оно проявляется.

* * *

Существование России в составе мировой капиталистической экономики открывает для неё лишь один путь – к цивилизационной катастрофе. Зажатое в жёстких рамках полупериферийного существования, российское социальное пространство будет всё более и более распадаться на две неравноценные части. Соответственно, структурные противоречия, свойственные этому пространству будут усиливаться, социальное напряжение внутри общества так же будет расти. Необходимость выхода из такого состояния не предполагает каких-то долговременных стратегий, т.к. ситуация развивается в форме жёсткого цейтнота.

На то, чтобы спасти себя у страны оказывается не так много времени. Но в этом контексте предельно актуальными становятся два фундаментальных вопроса: 1) в каком направлении должен быть осуществлён этот выход? Если страна должна выйти из мировой капиталистической системы, то что должно прийти ей на смену? И 2) какова та социальная сила, благодаря которой такой выход может состояться?

Сергей Иванников Продолжение следует……