К 25-летию московских событий октября 1993 года

московские события октября 1993 года

Осенью исполнится 25 лет событиям, завершившим существование советской политической системы и советского общества. Именно тогда, в начале октября 1993 года, а не в августе и не в декабре 1991-го, советский период нашей истории окончательно превратился в прошлое. Для участников и очевидцев случившегося всё происшедшее порой кажется чем-то, что было совсем недавно, но, в действительности, четверть века — это огромный срок. За это время успело вырасти новое поколение, представителям которого сейчас по 25 лет. Большинству защитников Белого дома в октябре 93-го было столько же.

Точное количество погибших 3-4 октября до сих пор не установлено, и вряд ли подобная ситуация изменится в ближайшее время. Наверное, со стороны сегодняшнего российского государства не стоит ожидать и каких-либо чётких политических оценок случившегося. Современная политическая система России является преемницей политического режима 1990-х. И даже простая констатация деяний этого режима в октябре 1993 года ставит большой знак вопроса над легитимностью современных российских политических институтов.

Все воспоминания о тех событиях – это воспоминания под знаком утраты. Даже апологеты российского капитализма не решались рассматривать октябрь 1993 года как нечто позитивное; скорее наоборот. С этого момента ельцинский режим начинает подвергаться критике не только слева, но и справа: российский либерализм начинает сомневаться в правильности движения в «светлое будущее», и эти сомнения в течение последующих лет лишь нарастали. Для множества альтернативных либерализму течений масштаб утрат оказался ещё более значительным. Возможно, именно травматический эффект произошедшего заставляет сегодня (и заставлял в прошлом) уклоняться от обобщающих суждений. Воспоминания о расстреле Белого дома вызывают боль, а т.к. ничего изменить в происшедшем нельзя, то эта боль часто сочетается с отчаянием. Последнее стремится пребывать в молчании. Но стремление к пониманию того, что в действительности произошло в те октябрьские дни, вступает в противоречие с такой психологической установкой. Смысл целой эпохи нуждается в прояснении. Безусловно, такое прояснение неизбежно будет множественным, вариативным. Один из вариантов ответа на вопрос «что произошло в октябре 1993 года?» может звучать следующим образом: 4 октября 1993 года завершилась последняя (на данный момент) русская революция. И это завершение не было победным. Свою борьбу русская революция проиграла.

***

Формально в октябре 1993 года шла речь о защите конституции и парламентской, т.е. демократической модели общественного развития. Всё остальное – целостность страны, социально ориентированная государственная политика – в данном  случае были производными от идеи правового государства. Защитником этой идеи выступал Верховный Совет.

В связи с этим не случайным представляется стремление сторонников Бориса Ельцина навесить на своих оппонентов ярлыки «оплота тоталитаризма», «угрозы демократии» и т.п. В данном случае пропаганда действовала по принципу «обвини противника в том, в чём виновен сам». Реальное нарушение конституционных норм было очевидно по обе стороны баррикад. И сторонники Ельцина осознавали это не менее чётко, чем его противники.

Тем не менее, в октябре 1993 года ситуация, формально опознаваемая как «конституционный кризис»,  в действительности уже не сводилась к защите конституционных норм. Идея парламентаризма была актуальна для августа 1991 г. Но за два года ситуация в общественной жизни радикально изменилась. Не случайно многие из тех, был у Белого дома во время августовского путча и скандировал антикоммунистические лозунги, оказался там же и в октябре, но уже под другими знамёнами.

Истоки 1993 года находятся в 1985-м. К середине 1980-х обилие противоречий, существовавших в жизни советского общества, требовало масштабных, глобальных изменений. И в апреле 1985-го со стороны власти прозвучала первая «декларация о намерениях», начался процесс, буквально сразу же получивший название «перестройка». Инициатива, изначально исходившая от высшей партийной бюрократии, вызвала к жизни мощное общественное движение, охватившее всю страну. К лету 1988 года стало ясно, что партийные структуры стремительно теряют контроль над происходящим. Перестройка как общественное движение поставила вопрос о будущем советской политической системы и потребовала радикальных изменений её основополагающих принципов. По сути, речь шла о необходимости трансформации коммунистической политической системы в подлинно советскую, в рамках которой общество могло непосредственно влиять на власть и контролировать её действия. Поскольку эти требования затрагивали систему в целом, они имели подлинно революционное значение. А т.к. эти требования шли снизу, можно было говорить о том, что именно общество превращалось в главного субъекта политической жизни. Данное обстоятельство и позволяет говорить о том, что перестройка, начавшаяся как политика «реформ сверху», к середине 1988 года обрела черты революционного процесса, протекавшего в тот момент в относительно мирных формах.

Огромное человеческое море, полностью заполнявшее собою Манежную площадь во время политических митингов того времени, выступало под двумя, внешне противоречивыми, но в действительности вполне органично сочетающимися друг с другом лозунгами: требованием устранения коммунистической номенклатуры и требованием дальнейшего развития принципов социализма, предполагавшего развитие демократических общественных институтов и совершенствование экономической модели.

Мироощущение этой, на тот момент ещё «бархатной» революции не было чётко сформулированным, что вполне естественно для любого революционного процесса, но в любом случае оно было национальным и социалистическим, если понимать под последним идею равных возможностей, приоритет принципов социальной справедливости и народовластие.

Но такое понимание сути необходимых перемен вступило в противоречие с целями партийного государственного аппарата, ориентированного на другие ценности и цели. Социализм как социальная модель в очередной раз обнаружил своё главное, структурное противоречие: конфликт между обществом как производительной силой и государственной бюрократией, выполняющей функцию распределения произведённого общественного богатства.

***

Основной вектор действий советской бюрократии в постсталинскую эпоху вполне соответствует феномену, определённому Кристофером Лэшем как «восстание элит», а применительно к советскому обществу его можно определить как «национальное предательство».

Изначально политика перестройки задумывалась в среде партийной номенклатуры как процесс «плавной деконструкции» советского социального государства с целью приватизации этой номенклатурой национального богатства, вследствие чего должен был быть осуществлён демонтаж социального государства и слияния новой постсоветской социальной элиты с элитой западной. Судьба страны большинству творцов этого проекта была, в лучшем случае, безразлично. Но и открытая ненависть к своей стране, породившая в перестроечные годы презрительный слоган «ЭТА страна», также не была большой редкостью.

Советская политическая элита на всём протяжении своего существования обладала склонностью к превращению в новую буржуазию, а после 1953 года этот процесс заметно ускорился. Грустная ирония возникшей ситуации в том, что социальная группа, обладавшая высочайшим по советским меркам уровнем потребления, чувствовала себя обделённой именно с этой точки зрения. Потребительские возможности осознавались этой группой как недостаточные и, соответственно, забота о потреблении превратилась в основу всей её «системы ценностей» – в комплекс идеологем, оппонирующих официальной, стагнирующей советской идеологии и – к концу 1970-х гг. – уже не скрывающей своего существования. В этом контексте прозападнические настроения большинства представителей советского «высшего класса» выглядели вполне естественными.

Данная ситуация была безусловно выгодна Западу, отсюда — особый «геополитический подтекст» проводимых Горбачёвым реформ. Запад активно вмешивался в эти реформы и навязывал отечественным реформаторам свои собственные рецепты реформирования. Отсюда очевидный оранжевый след в происходивших в СССР событиях 2-й половины 1980-х годов. Часть «официальных» политических «реформаторов» выполняла функцию пятой колонны, прекрасно осознавая последствия своих действий.

Ситуация в стране усложнялась и многочисленными противоречиями внутри правящей элиты, возникшими уже в ходе осуществления Перестройки — например, между союзными и республиканскими структурами, между партийными и хозяйственными структурами. Тот же национализм, в частности, «внезапно» вспыхнувший в ряде республик СССР, заботливо опекался местной бюрократией, по сути, являясь именно её творением, и стал несимметричным ответом региональной номенклатуры на попытки контроля со стороны центральных структур власти.

Таким образом, период Перестройки стал временем, в котором накладывались друг на друга два противоположных процесса – массовое движение, ориентированное на радикальное преобразование страны в рамках социалистической модели, и политика «верхов», ориентированная на деконструкцию советского социалистического проекта, а в последующей перспективе – и на уничтожение Русской Цивилизации. Это обстоятельство предопределило противоречивость и неоднозначность всех социально-политических процессов того времени.

Очевидным успехом «оранжевого вектора» стало создание ситуации, в рамках которой революции была навязана — сверху — чуждая ей семантика. Советское социалистическое движение, являясь порождением именно русской Цивилизации, заговорило на языке Цивилизации Западной и стало ориентироваться на западный тип ценностей.

Проблема семантики актуальна для любой революции. Цели революции осознаются по-новому на каждом новом этапе её становления; и каждый новый революционный этап влечёт за собой не только изменение задач и форм действия, но и трансформацию семантического поля. Французская революция вдохновлялась поэтикой Просвещения и классицистскими представлениями об Античности; русские революционеры начала прошлого века сравнивали себя с жирондистами и якобинцами.

Но с определённого момента вопрос семантики становится вопросом жизни для самой революции. У каждой революции изначально – свои собственные цели. И осознание этих целей требует выработки нового революционного языка. Подлинность – неважно – историческая или экзистенциальная – предполагает особый, индивидуальный язык. Вне наличия такого языка подлинное самосознание невозможно.

Важнейшей проблемой революции конца 1980-х стала замедленность формирования собственного языка. Этому факту есть очевидное объяснение: именно в сфере семантики развернулось одно из главных противостояний между «верхами» и «низами». И именно в этой сфере «оранжевые» проявили максимум собственной активности. И в итоге именно в этой сфере они смогли победить. Оранжевое течение, используя энергию масс, смогло навязать самим массам чуждые им цели, оказавшиеся, по сути, инструментами манипуляции массами и деконструкции социалистической модели.

***

Предтечей октября 1993 года стал август 1991-го. События, ставшие чуть позже называться «августовским путчем», при первом взгляде на них поражают своей противоречивостью и алогичностью, порой доходящей до абсурдности. Но это ощущение странности пропадает, если лишить августовский путч ауры случайности и спонтанности. Наиболее рациональной версией объяснения того, что произошло в Москве 19-21 августа, можно считать версию спектакля, разыгранного разными ветвями власти для общества.

Конец августа 1991 года формально был победой демократии; общественное сознание обеих российских столиц пребывало в состоянии эйфории, очень похожей на ту, что испытало русское общество в конце февраля-начале марта 1917 года. Но в действительности август стал триумфом «оранжевых». С точки зрения победившей части номенклатуры, стремительно преобразовывавшейся в новый социальный класс, в августе 1991 года революция закончилась.

Далее начались демонтаж СССР, подготовка к последующему демонтажу РСФСР и экономические реформы, ориентированные на передел собственности.

Но именно в этой ситуации общественное движение получает свой новый шанс. В условиях «шоковой терапии», вызванной экономическими реформами Е. Гайдара, в общественном сознании происходит дискредитация западной экономической и политической модели и выработка нового самопонимания. Революция вновь выходит на улицы, но лозунги, которые она озвучивает, уже не диктуются сверху.

После августа 1991 года исправление положения в стране могло стать возможным посредством политического прямого действия; сфера возможностей, опирающихся на ненасильственные действия, стремительно сужалась.

В мае 1993 года насилие выплеснулось на улицу. И что характерно, оно было двусторонним. Эта актуализация насилия недвусмысленно показывала, что именно народ превратился в единственную подлинную революционную силу в обществе. А уничтожение существовавшего политического режима, соответственно, стало главной тактической целью. Противостояние политических сил к маю 1993 года проявилось предельно чётко.

Революция фатально двигалась к собственному «моменту истины», когда, по сути, от одного, «финального» противостояния зависела судьба не только конкретного общественного движения, но и выбор исторической судьбы. В этом контексте лето-осень 1993 года являются одним из важных временных моментов во всей новейшей русской истории.

***

В начале осени 1993 года революционное движение превратилось в стихию. Экономическое и политическое положение страны требовали быстрых и радикальных действий. Любой парламентаризм оказывался слишком узким для решения подобных задач. Более того, он им противоречил. Общество стремилось к радикальному самостоятельному социальному творчеству, а не к созданию механизма делегирования прав на такое творчество узкой группе лиц. Именно такие ситуации превращают толпу в народ.

Подлинная революция – это радикальное преобразование всех сфер жизни (со всеми плюсами и минусами этого процесса). И главным эпицентром революции становится повседневная жизнь как таковая. Подобные действия предполагают именно массовое участие в этом процессе. В такие моменты политические решения всегда опаздывают, легитимируют то, что уже оправдано социальной практикой.

Революция в своей предельной мощи – это голос улиц. И защита Белого дома была защитой права улиц на принятие решений.

***

Любая революция ставит вопрос о власти. Победа революции напрямую зависит от существования политической группы, способной взять на себя ответственность за принятие решений и действовать в рамках революционной ситуации последовательно и эффективно.

Поражение октября 1993 года стало следствием, прежде всего, недостаточной организации революционных сил. Люди, формально являвшиеся лидерами движения, в действительности не соответствовали этому уровню поставленных задач.

В рядах революционных сил не нашлось и политической силы, способной сыграть роль, аналогичную роли партии большевиков в октябрьских событиях 1917 года. Подавляющее большинство организаций, входивших во Фронт национального спасения, обладали достаточно аморфной структурой, приспособленной к действиям в условиях мирного времени, но не эффективной в ситуации, когда основным, а часто и единственным способом достижения поставленных целей является политическое насилие. По сути, единственной политической группой, способной адекватно действовать в подобной ситуации, было Русское Национальное Единство (РНЕ), но по объективным причинам РНЕ не могло в тот момент возглавить революционный процесс.

***

Основные проблемы РНЕ были связаны с тремя группами факторов: 1) информационным, 2) структурным и 3) организационным.

Главной проблемой РНЕ была, безусловно, проблема информационная. За организацией тянулся информационный шлейф «русских фашистов», «последователей Гитлера» и т.п. Подобное восприятие было сформировано либеральными СМИ, справедливо увидевшими в этом движении реальную угрозу существования режима и сделавшими всё для его дискредитации. Печально, но в этом вопросе серьёзную ошибку совершило и руководство движения, посчитавшее, что даже искажённая ситуация лучше тотального молчания, и фактически согласившееся с тем, что идеология РНЕ – идеология фашистская. В итоге получение определённых тактических бонусов в информационной войне обернулось глобальным стратегическим поражением. В действительности РНЕ не было какой-либо модификацией русского фашизма. С Национал-социалистической рабочей партией Германии (НСДАП) РНЕ сближал военнизированный характер. Но тот же самый фактор сближал Русское национальное единство и с Коммунистической партии Германии времён Эрнста Тельмана. В.И. Ленин определил такие политические образовании как «партии революционного типа». Такие структуры ориентировались на деятельность в ситуации подполья, либо в условиях открытой революционной войны. Их можно объединить в одну группу на основе единства политических технологий, но идеологические программы у всех выше перечисленных «партий революционного типа» были различными.

Что касается РНЕ, то это движение даже не было партией в точном, парламентском смысле этого слова. Оно не было и «правым движением»: в идеологии РНЕ присутствовали элементы и правых, и левых политических программ (здесь напрашивается ещё одна параллель с НСДАП). Но само разделение на «правое» и «левое» возможно лишь в условиях существования устойчивой парламентской структуры, а идеология РНЕ принципиально враждебна любым формам буржуазного парламентаризма. Тот же Верховный Совет, защищая который многие бойцы РНЕ отдали свои жизни, недолго прожил бы в качестве реальной политической структуры, если бы Русское национальное единство пришло к власти. Строго говоря, даже «национализм РНЕ» является продуктом информационной фальсификации. Впрочем, это – уже мелочи в сравнении с ярлыком «фашистов».

Другая группа проблем, ограничившая возможности РНЕ, была связана с достаточно юным возрастом этого движения: осенью 1993 года ему не было и трёх лет. РНЕ элементарным образом не успело развиться, при том, что в сравнении с другими политическими образованиями его рост был стремительным. К числу структурных проблем можно отнести и молодость большинства участников движения. Им не хватало порой элементарного жизненного опыта. Занимая безусловные антикапиталистические позиции, движение не смогло установить устойчивых связей с существовавшими антилиберальными интеллектуальными центрами, что делало программу РНЕ несколько расплывчатой, не вполне чёткой. Именно поэтому сегодня мировоззрение Русского национального единства приходится реконструировать не только по документам 1991-93 гг.., но и на основе более поздних высказываний активных участников движения.

Наконец, спорной была и фигура руководителя РНЕ Александра Баркашова. При взгляде со стороны создаётся впечатление, возможно ошибочное,  что с определённого момента лидера РНЕ больше волновали собственные позиции внутри движения, нежели объективные цели, в соответствии с которыми оно было создано.

Все эти проблемы не позволили Русскому национальному единству сыграть в октябрьских событиях 1993 года ту роль, к которой оно было призвано. Для РНЕ кульминационный момент революции наступил слишком рано, а других политических сил, способных «решить ситуацию» в свою пользу в распоряжении оппозиционных сил не было.

***

Тем не менее, идеология Русского национального единства заслуживает того, чтобы отнестись к ней внимательно. По крайней мере, к той её части, которая была сформулирована А. Кочетковым и Н. Кремлёвым. Именно они стали, в итоге, главными идеологами движения.

Ситуация, при которой наиболее последовательную программу действия создаёт группа, не числящаяся среди первых звёзд российского политического бомонда, достаточно удивительна. Но ведь и в марте 1917-го большевиков также оценивали как политических маргиналов. И кто в то время мог назвать хотя бы пять-десять фамилий из числа членов этой партии?

Впрочем, большевики очень быстро исправили эту ситуацию. А РНЕ до сих пол балансирует между историей и забвением…

Идеология РНЕ сегодня заслуживает особого внимания потому, что само Русское национальное единство уже давно утратило монополию на эту идеологию, если, конечно, такая монополия вообще когда-либо существовала, а актуальность такой идеология не менее очевидна, чем в первой половине 1990-х. И актуальна она не только для России, но и для Белоруссии, Казахстана и даже для Украины. Эта идеология актуальна везде, где существует Русский мир и осознание тесных культурных связей с Россией. Возможно, сегодня основные принципы этой идеологии даже более актуальны, чем в прошлом: большинство социальных проблем, ярко проявившихся в 1990-е, не решено и сегодня.

Не исключено, что на принципах такой идеологии в дальнейшем возникнет новое социальное движение, способное решить те задачи, которые не удалось выполнить их предшественникам.

Программные тексты Русского национального единства избегают слова «социализм», что вполне объяснимо в условиях конфликта этой идеологии с официальной идеологией коммунистической номенклатуры. Тем не менее, в этих же текстах активно присутствует термин «социальное», которое фактически дублирует термин «социалистическое», но понимает сам феномен социализма по-новому.

Социалистическая политика – это политика, понимающая социализм не как нечто ставшее, окончательное, а как то, что находится в процессе непрерывного становления. Эта политика основана на принципах социальной справедливости, признания равных социальных возможностей для всех членов общества и ориентируется на защиту прав и интересов трудящихся.

РНЕ было движением антикапиталистическим. Поэтому основой экономики с точки зрения главных идеологов движения должны были быть государственные предприятия и предприятия, принадлежавшие самим трудящимся. Но при этом программы РНЕ никогда не отрицали многоукладности экономики, в них отсутствовало стремление к тотальной государственной монополии на все средства производства.

На уровне социальных отношений новое общество предстаёт как единство дисциплины и демократии. Механизмы принятия решений в программных документах РНЕ чётко продуманы не были, но на основании косвенных данных можно предполагать, что движение склонялось к производственно-территориальному принципу формирования государственных органов. При этом сами структуры власти должны быть подотчётны обществу, их деятельность должна быть прозрачной.

Интерпретация образов трудящихся в «Русском порядке» (печатном органе Движения) очень похожа на современные ситуационистские интерпретации. Трудящиеся – это все, кто противостоит давлению со стороны, все, кто является объектом насилия со стороны капитала. В рамках такого подхода социальная группа трудящихся является подвижной конфигурацией; в разных ситуациях она имеет разное содержание. Какая-либо классовая риторика, восходящая к марксизму и закрепляющая звание трудящихся за конкретной, строго определённой группой, — то, что получило название «классовый подход» — для этого понимания является чуждой. Классы не являются неизменными социальными образованиями, чья структура не зависит от непосредственных реалий социальной жизни; границы классов всегда производны от той социальной проблемы, которая порождает конфликт между капиталом и обществом.

В интерпретации термина «трудящиеся» присутствует ориентация на широкие социальные массы. Можно сказать, что это – ориентация на социальных аутсайдеров, но в роли аутсайдеров к началу 1992 года оказалось подавляющее большинство постсоветского общества. И, более того, как показала дальнейшая история российского капитализма, эта ситуация не изменилась и к середине 2010-х годов. Нет оснований считать, что она изменится и в дальнейшем.

Важнейшей категорией, характеризующей общество, является – в контексте программных заявлений РНЕ – категория «национального». Не случайно этот термин стал частью названия Движения.

Но апеллируя к приоритету идеи национального, РНЕ парадоксальным образом не являлось националистической организацией. Более того, в РНЕ проявлялось крайне отрицательное отношение к любому национализму буржуазного типа, а иным, кроме буржуазного, национализм быть не может. Именно поэтому Русское национальное единство уже на заре своего существования отказалось от сотрудничества с националистическими организациями из других регионов страны.

Логика раскрытия понятия «национальное» у РНЕ – это логика цивилизационная, генетически связанная не с рациональностью Нового времени, а с рациональностью посткапиталистической эпохи. Национальное здесь характеризует Русскую цивилизацию в целом, границы которой относительно совпадают с границами СССР. Такая цивилизация является единством самых разных народов, но фундаментальным условием её развития являются русский язык, русская культура, русский народ. Именно поэтому цивилизация и носит название Русской.

Судьба цивилизации и судьба русского народа взаимосвязаны. Уже к середине 1960-х годов прошлого века стало очевидно, что межнациональные отношения в СССР ставят русских в неравное положение в сравнении с другими национальностями. Подъём союзных республик был осуществлён, в первую очередь, за счёт сил именно русского населения страны. И последующее развитие СССР лишь усугубляло существующее положение. Именно в РСФСР производилась основная доля национального богатства страны, при этом уровень жизни в русских районах республики был значительно ниже, чем, например, в Закавказье и на Украине, и, тем более, в республиках Прибалтики. История послевоенной русской деревни – это истории непрерывной социальной катастрофы. Программа РНЕ предусматривала изменение данной ситуации. Забота о Русском мире, о Русских землях является приоритетной цивилизационной задачей. За последние десятилетия эта задача не решалась никак. Современный российский капитализм живёт, в т.ч., за счёт жёсткой эксплуатации русской провинции. И в нынешней ситуации слову «эксплуатация» вполне синонимично слово «уничтожение».

Три основополагающих принципа программы РНЕ – социальное государство, Русская цивилизация и антикапитализм – и были базовыми принципами революции конца 1980-х – начала 1990-х. В октябре 1993 года история этой революции завершилась, но сами принципу актуальности не потеряли.

***

Октябрь 1993 года стал точкой бифуркации на линии русской истории. Страна стояла на распутье: впереди была возможность пути в будущее и перспектива некоего циклического движения – движения по кругу, когда каждый новый виток жизни возвращает общество примерно к той же исторической точке, в которой оно находилось и ранее. После августа 1991 года дверь в будущее начала стремительно захлопываться, необходим был комплекс предельно радикальных мер для того, чтобы этого не произошло. В октябре 1993 года эта дверь закрылась. Русские национальные силы с этим историческим вызовом не справились…

Современная постсоветская история России производит двойственное впечатление. Вроде бы – ещё не ночь, но уже и не день; сумерки.

Подобная двойственность оценок распространяется даже на фигуру национального лидера. После 18 лет правления Владимира Владимировича Путина так и остаётся не прояснённым следующий вопрос: чьи именно интересы отстаивает Владимир Владимирович в первую очередь: интересы страны и общества или интересы господствующего класса, живущего за счёт общества и вполне согласного с тезисом Прудона о том, что «собственность – это кража»? …А иного лидера на данный момент страна не имеет.

Характер развития России так же порождает прямо противоположные оценки. Порой возникает ощущение, что страна существует в некоем шизоидном, предельно раздвоенном состоянии. С одной стороны, в подконтрольных правительству СМИ регулярно сообщается о реализации новационных, современных технологических проектов, открытии и модернизации крупных предприятий, с другой стороны, о чём, впрочем, СМИ стараются не сообщать, исчезают социально значимые объекты, на провинциальном уровне уничтожается всё, что не способно приносить прибыль местному чиновничьему аппарату. Открываются современные медицинские клиники и в то же время стремительно сокращается количество врачей, работающих в сфере обычного, «общенародного» здравоохранения. Премьер-министр России говорит о необходимости нового технологического рывка, а структура образования стремительно деградирует и часто школы и ВУЗы работают не благодаря государственным структурам, а вопреки им. Государственный бюджет регулярно требует оптимизаций, из-за чего в буквальном смысле на улицу выбрасываются рядовые сотрудники госсектора, но при этом, не менее регулярно, растут доходы высшего звена этого же госсектора. Борьба за построение правового государства успешно сочетается с регулярным и повсеместным нарушением законодательства представителями власти и почти официальной коррупцией. Практически в любой социальной сфере мы обнаруживаем подобные раздвоения. Подобная ситуация хорошо иллюстрируется случаем, когда накануне приезда губернатора в какой-нибудь провинциальный город старательно реставрируются фасады домов на улицах, по которым он будет проезжать. При этом остальные городские дома превращаются в руины.

Сегодня, возможно, самая проблемная ситуация российской жизни связана с духовной сферой. Современное российское общество не имеет глобальной общенациональной идеи. На какое-то время общество консолидировалось благодаря внешнему давлению на страну со стороны Запада, но эта консолидация произошла на сущностно негативной основе, а особенностью русской культуры является стремление опираться не на негативные, а на позитивные основания. Признание ценности национального суверенитета – безусловно позитивный момент в жизни общества, но он требует развития. Необходимы позитивные принципы построения общества. Для русской ментальности огромную роль играет чувство социальной справедливости, но именно с нею в современной России и возникают основные проблемы. Социальные лифты перестали работать – по крайней мере, как возможность движения наверх, в общественных умонастроениях присутствует кризис целеполагания, а всё, что может предложить официоз – это культ потребления, но даже в этой сфере большинство общества оказывается в роли аутсайдеров.

При этом существует и углубляется кризис доверия к власти. И этот кризис порождён самой властью. Когда я смотрю в глаза очередного чиновника, вещающего что-то оптимистичное и жизнеутверждающее во время очередной встречи с общественностью, первый вопрос, который неизбежно возникает, это вопрос: не является ли этот человек ещё одним представителем пятой колонны, который сегодня тихо разворовывает государственный бюджет, а завтра открыто предаст свою страну? И как можно по-другому смотреть на социальную группу, представители которой своё собственное будущее и будущее своих потомков связывают не с Россией, а с Западом.

В этой ситуации Россия нуждается, прежде всего, в жёсткой и бескомпромиссной чистке своей социальной элиты, социализации внутренней политики и появлении новой идеологии. Последнее вновь заставляет обратить внимание на события начала 1990-х. Социальные идеи, сформулированные последней русской революцией, сегодня не менее актуальны, чем в прошлом.

В 2018 году, как, впрочем, и в ближайшие последующие годы не стоит ожидать серьёзного, массового общественно-политического движения, способного эти идеи реализовать. Государство старательно зачищает политическое пространство, уничтожая всё, что таит в себе хотя бы тень угрозы существующему status quo. Тем не менее, есть надежда, что со временем идеологическая программа 1993 года сможет быть реализована. Пусть эта надежда и существует вопреки всем очевидным, «объективным обстоятельствам», как всего лишь некий символ веры.

За пределами социально ориентированной, национальной парадигмы развития долговременное существование России и вместе с ней всей Русской цивилизации невозможно.

Сергей Иванников