Любимым способом манипуляции сознанием в современном мире стал культ жертв. Правящие классы, если у них есть хоть малейшая возможность, находят в истории своих стран и народов какую-либо трагедию, приписывают ее бескорыстной ненависти врагов их народа и используют трагедию прошлого для оправдания бедствий настоящего и подготовки трагедий будущего. Культ жертв начался в Израиле с индустрии Холокоста. Дальше его продолжил правящий класс Украины, создавая индустрию Голодомора. Инициатива была подхвачена правящим классом современной Польши, ставшим создавать в последнее время индустрию Волынской резни.
Культ жертв эсксплуатирует вполне реальные трагедии. Миллионы евреев были убиты и замучены нацистами, миллионы украинских крестьян умерли от голода в результате политики сталинского режима, десятки тысяч поляков были убиты волынскими крестьянами. Все эти трагедии пропагандисты культа жертв не стремятся объяснить реальными, социально-экономическими причинами, но приписывают их вековой иррационнальной ненависти Врага – извечному антисемитизму немцев (и не только немцев), бескорыстному желанию Сталина истребить украинский народ, наконец, иррациональной жестокости волынских крестьян, хотевших уничтожить всех поляков, которые не сделали им ничего дурного. Подобное объяснение опасно. Оно игнорирует реальные причины трагедий прошлого, а поэтому делает невозможным уничтожение этих причин и тем самым уничтожение возможности повторения таких трагедий в будущем. Подобное объяснение дает правящим классам моральную отмазку на все их малоприятные деяния. Холокост стал индульгенций Израилю на порабощение арабов, культ Голодомора используется правящим классом Украины для оправдания его реакционной внутренней политики (да, мы воруем и крадем, экономика деградирует, промышленность исчезает, зато нет Голодомора!). Пригодится культ Волынской резни и правящим классам Польши.
Президент Украины Петр Порошенко и президент Польши Анджей Дуда
В настоящее время отношения Польши и Украины достаточно дружеские – благодаря наличию общей угрозы с Востока. Но горе тому, кто забывает, что в политике нет постоянных друзей, а есть лишь постоянные интересы. Сотрудничая с Украиной, польский правящий класс нуждается в том, чтобы в рамках такого сотрудничества Украина оставалась в зависимом положении. И это сотрудничество может в какой-то момент времени смениться совсем другой политикой. Не случайно часть польских ультраправых националистов поддержала Путина в начале войны на Донбассе, предлагая полный или частичный раздел Украины: Донбасс – России, а Галичину – Польше. Да, подобное направление политической мысли в Польше пока что маргинально, но, как показывают победы правых консерваторов во всем мире, эпоха глобального мультикультурализма заканчивается. Мир вступает в период господства «национального интереса» и принципов «каждый – за себя!» и «прав тот, кто сильней!».
Вступая в период царства силы, правящие классы разных стран активно используют пережитки уходящей эпохи с ее культом слабости и спекуляцией невинными жертвами. Это хороший психологический ход. Нападая, нужно делать вид, что защищаешься. Становясь агрессором, нужно выдавать себя за жертву. Это ослабляет потенциального противника и потенциальную жертву. Такова мудрость, которую знают все искусные манипуляторы – от женщин в семейных ссорах до ловких политиканов.
Предупрежден – значит вооружен. Потенциальные жертвы должны, игнорируя все истеричные упреки в бессердечии, говорить о жестоких трагедиях прошлого максимально трезво. Ведь единственный способ не допустить их повторения в будущем – это понять их причины и устранить их.
Кровавая и трагическая история польско-украинских отношений в 16-20-х веках сегодня забывается. Мне недавно пришлось услышать фантастическую историю, как два вольнолюбивых народа – поляки и украинцы – забыв былые обиды, плечом к плечу боролись против царской России. Для понимания истинной истории польско-украинских отношений в Правобережной Украине большой интерес представляет вышедшая в 2011 году в Харькове книга Богдана Гудя «Украинско-польские конфликты нового времени. Этносоциальный аспект» (Богдан Гудь. Українсько-польскі конфлiкти новiтньої доби. Етносоцiальний аспект. Харкiв, 2011).
Богдан Гудь
Автор этого талантливого и опирающегося на огромный массив материалов исследования старается быть объективен. Показывая конфликт польских помещиков и украинских крестьян на Правобережье, он не идеализирует украинское крестьянство, и в изобилии приводит документы о его темноте и жестокости. Он не любит насилие и кровавые революции, украинизируя мысль Пушкина «Не приведи Бог видеть украинский бунт – бессмысленный и беспощадный». Но одновременно Гудь – и в этом достоинство его книги – убедительно показывает, что до беспощадного бунта темные и забитые украинские крестьяне были доведены цивилизованными польскими помещиками, прокучивавшими в Париже деньги, выжатые из украинских крестьян.
В своем исследовании Б. Гудь приводит замечательную цитату современного французского историка аграрных отношений в Правобережной Украине Даниэля Бовуа «в ментальности поляков крепко укоренилась вера в собственную доброту… Если идет речь про Украину, то подчеркивается исключительно идиллическая сторона этих отношений. Поляки повсюду замыкаются в литературу, мифы и сказки, вместо того, чтобы обратить внимание на малоприятные аспекты своей истории…про безмерные страдания украинского народа никто и не говорит» (с. 82).
Понять польско-украинские отношения 16-20-х веков невозможно без понимания главного обстоятельства: на территории Украины поляки были помещиками, а украинцы – крестьянами. Этнический конфликт был всего лишь преломлением классового конфликта. Не случайно в украинских казацких песнях «лях» и «пан» очень часто выступают в качестве взаимозаменяемых синонимов.
Польские феодалы, получив в 1569 году плодородные украинские земли, развернули здесь интесивное закрепощение крестьянства, продавая полученное от эксплуатации крестьян зерно на европейском рынке. Это была первая «евроинтеграция» Украины – интеграция ее в европейский капиталистический рынок в качестве поставщика зерна и другой сельскохозяйственной продукции. Ответом на тогдашнюю «евроинтеграцию» стали шедшие одно за одним восстания казаков и крестьян, в конце концов, в 1648 году разрушившие польское господство в Украине.
Но украинский правящий класс тех времен – казацкая старшина – не смог превратить Украину в самостоятельный центр капитализма. Вскоре он раскололся на несколько фракций, с оружием в руках выяснивших, кому выгоднее продать Украину – Москве, Стамбулу или Варшаве? Наступила эпоха Руины. Плоды грандиозных жертв украинского трудового народа были потеряны. Украинское крестьянство стремительно теряло завоеванную в 1648 году экономическую и личную свободу, а распавшаяся на Левобережье и Правобережье Украина столь же стремительно теряла политическую самостоятельность.
В 1667 году Москва и Варшава договорились о разделе Украины. Левобережье доставалось русскому царю, Правобережье возвращалось польским магнатам. Но реально польские магнаты смогли восстановить контроль над Правобережьем лишь в 1711 году – восстановить при поддержке русского царя, ставшего уже всероссийским императором.
При разделе Польши в конце 18 века Правобережная Украина попала в состав Российской Империи. Но польские магнаты сохранили здесь всю полноту власти над украинскими крепостными. Более того. Теперь их возможность паразитировать на украинском крестьянстве защищала не слабая Речь Посполита, а мощная армия Российской Империи. Они были этим очень довольны. Б. Гудь приводит в своей книге свидетельство Каэтана Козьмяна:
«На Волыни общим мнением шляхты было «Нам теперь даже лучше, чем в Польше, у нас есть все, что нам давала родина, но у нас нет обязанностей и нет угрозы «уманской резни». Хоть и без Польши, мы остаемся в Польше и остаемся поляками» (с. 118).
Русский царизм очень умело выступил в качестве посредника между польскими помещиками и украинскими крестьянами. Он защищал помещиков от крестьянской ненависти и в то же время иной раз, пусть слабо и неубедительно, сдерживал эксцессы помещичьей эксплуатации (реформы графа Киселева в 1840-х годах). В результате для помещиков он стал жизненно необходим – а задавленное панским гнетом крестьянство видело в русском царе мифического спасителя, который рано или поздно узнает всю правду и даст крестьянам землю и волю.
Гудь приводит много свидетельств современников о роскошной и богатой жизни польской шляхты на Правобережье. Так, побывавший здесь выходец из Царства Польского, т.е. части этнографической Польши, попавшей под власть России, В. Матляковский писал:
«Я использовал слово «эгоизм», потому что по-другому назвать жизнь местных поляков нельзя. Отборная кухня, дорогие вина, вольготная жизнь, толпы слуг, пышные упряжки, роскошные балы, чудесная охота, поездки друг к другу в гости, поездки за границу, пребывание на водах и в Париже – все это вещи очень приятные, но для страны и общества они ничего не значат: они свидетельствуют лишь о том, что собственники этих полей, … этих сахарных заводов умели чудесно потреблять. Рождались, женились, любили и умирали – вот и вся их деятельность. Ничто, что не дает материальной выгоды или не служит для потребления, здесь не существут. Вообще из моего пребывания на Украине (1880-1881) я вынес убеждение, что местные поляки деморализованы; этот класс ничего не стоит – про них можно сказать, что они ничему не научились и многое забыли» (с. 76).
Между роскошной жизнью панского двора и нищетой крестьянского села лежала пропасть. Тот же Матляковский писал, что помещичий «двор и село являются совсем разными мирами. Сегодня, в частности, их делит страшная пропасть, выкопанная правительственными распоряжениями, религией и равнодушием поляков. Хотя раньше вытягивали из крестьянина чудовищные прибыли, между собственником и его «душой» не установилось даже такой связи, какая есть между собственником и вещью, хозяином и конем. Заботились о лошадях, овцах, коровах, строили для них хлева – а людей только обдирали» (с. 151).
Когда крестьяне отваживались на месть, их месть бывала ужасна – как ужасны были и преступления тех, кто толкнул их к мести. Помещика Теодора Куманецкого за изнасилования крестьянок с лютой жестокостью убили крестьяне, открутив ему в его спальне гениталии. Его жена из другого помещения слышала звуки и крики, но не обратила внимания, считая, что муж занимается своими обычными садомазохистскими играми (сс. 119-120).
Разумеется, не все проживавшие на Волыни, Киевщине и Подолье поляки были земельными магнатами. Но основная масса поляков Правобережной Украины являлась мелкими помещиками, управляющими и чиновниками, т.е. тоже принадлежала к угнетающей крестьянство части общества. Украинские крестьяне на Правобережье не знали из своего жизненного опыта, что не все поляки – угнетатели, что есть и польское крестьянство. В тех регионах, где вместе проживали и украинские, и польские крестьяне, они могли при определенных обстоятельствах сотрудничать против угнетателей – Гудь приводит пример этого рода на Галичине (с. 177). Но на остальном Правобережье все было по-другому.
Отсутствие трудовых групп среди поляков Правобережной Украины делало невозможным появление польского прогрессивного движения, способного сотрудничать с украинским крестьянством. Украинские поляки, приходившие к прогрессивным, демократическим или социалистическим, взглядам, должны были либо менять национальность, становиться украинцами, либо переезжать в этническую Польшу. Тадеуш Рыльский, лидер небольшой украинофильской группы польского студенчества в Киеве в начале 1860-х годов, сменил национальность – и стал отцом знаменитого украинского поэта 20 века Максима Рыльского. Крупнейший борец революционного социализма, лидер Польской социально-революционной партии «Пролетариат» Людвик Варынский был сыном мелкого шляхтича из-под Белой Церкви. Но еще в юности он уехал в Варшаву и вся его революционная деятельность была связана с Польшей, а не с Украиной.
Тадеуш Рыльский
Особенности ситуации на Правобережье объясняют тот факт, что в Украине 19 века так и не появилось сильного национально-освободительного движения. Левобережье было достаточно обрусевшим, революционно настроенные люди оттуда уходили обычно в общерусское революционное движение. Оплотом украинской национальности было Правобережье. Но здесь отсутствовали украинский правящий класс и украинская интеллигенция (кроме несчастных сельских священников, к которым польские магнаты относились немногим лучше, чем к крепостным). Для крестьянина же главным врагом был не далекий русский царь, а близкий польский пан. В царе крестьянин видел защитника от этого пана.
В итоге к польскому национальному движению куда лучше относились русские революционеры, видящие в нем врага своего врага – самодержавия, чем украинские крестьяне и чем первые носители прогрессивных идей в Украине. В отличие от Западной Беларуси, где белорусские крестьяне-униаты примкнули к восстанию 1863 года, украинские крестьяне Правобережья однозначно поддержали царскую власть против повстанцев. Причем поддержали не за страх, а за совесть, увидев в происходящем давно вымечтанную возможность отомстить помещикам при благожелательном покровительстве царской власти. Созданные царизмом из крестьян отряды «сельской стражи» нередко арестовывали и поляков, не присоединившихся к восстанию. «Ты не пошел сейчас в повстанцы, так потом пойдешь, так что лучше тебя сразу арестовать» (с. 171).
«Сельская стража» по собственной инициативе замучила в селе Соловеевке 12 пленных повстанцев. Этот небольшой отряд повстанцев был левым, в нем было даже два украинских интеллигента, Алексей Стрельченко и Иван Котко. Увидев, что им противостоят не царские войска, а крестьяне, освобождать которых они пришли, повстанцы решили не стрелять в братьев-крестьян, и сдались, Но крестьяне братьев в них не увидели (с. 173-174).
Героем восстания 1863 года, погибшим в бою с царскими войсками, был Андрей Потебня. Оставляя в стороне заведомо не решаемый вопрос, считал ли он себя русским или украинцем, нужно иметь в виду, что этот потомок запорожцев был выходцем с Левобережья, из Полтавской губернии, где не было польских помещиков и не было поэтому польско-украинского антагонизма.
Андрей Афанасьевич Потебня — революционер, участник Польского восстания 1863
Павло Чубинский, автор «Ще не вмерла Украина», украинофил, сосланный самодержавием на русский север, при всей своей оппозиционности к царизму резко критиковал поляков за восстание 1863 года и поддержал его подавление царизмом (с. 187). Польские помещики были для него большим злом, чем русский царь.
Единственным регионом Российской Империи, где в начале 20 века русско-шовинистический Союз русского народа стал массовой народной организацией, оказалась Волынь. Здесь в СРН массово записывались украинские крестьяне, увидевшие в лозунге «Россия – для русских» то, что хотели увидеть: русский царь отнимет землю у польских панов и отдаст ее «руським» (т.е. украинским) крестьянам.
Лишь после того, как в конце 1917 года крестьянская революция на Правобережье стерла с лица земли польское помещичье землевладение, украинское крестьянство начинает видеть врага уже не только в поляках (хотя и в них тоже), но и в Москве…
Повстанцы Калиновского 1863 год
После поражения восстания 1863 года польская шляхта на какое-то время впала в немилость у царя. Но землю и господство над крестьянами она сохранила. В конце 19 века у 6 миллионов потомков крепостных на Правобережье было 4 010 тысяч десятин земли, тогда как у 7 тысяч крупных помещиков – 6 500 тысяч десятин (с. 220).
С помещичьим землевладением не смогла покончить революция 1905 года. После ее поражения, как вспоминала польская публицистка З. Коссак-Шуцька, «польские помещики на Украине могли делать все, что угодно. Они всячески афишировали свою польскость и вообще чувствовали себя как дома» (сс. 245-247).
И тут пришел великий и страшный 1917 год. В этом году, как пишет Гудь, «гордиев узел, который не могла развязать ни царская, ни украинская власть, брутально и однозначно разрубили сами крестьяне, руководимые большевистскими агитаторами, одетыми в солдатские шинели» (с. 317). Польское помещичье землевладение на Правобережье было уничтожено.
В 1917 году произошла Октябрьская революция.
Гудь приводит много колоритных описаний современников, как крестьяне восстанавливали историческую справедливость и истребляли выросшую за счет их эксплуатации панскую цивилизацию (Гудь оценивает крестьянскую революцию 1917 года и как «акт исторической справедливости» в результате которого «в конце концов вся земля оказалась в руках тех, кто ее обрабатывал», и как «страшную цивилизационную катастрофу» (сс. 317-318).
Б. Гудь приводит слова соратника Пилсудского Тадеуша Головко:
«Крестьяне вырубали в пень старые огромные парки, сравнивали с землей оранжереи, плантации семенной свеклы, разрушали сахарные заводы и винокурни, словом, все, что не могли поделить между собой».
Он также приводит поразительные примеры сжигания живьем вместе со стойлами панских верховых лошадей, поскольку они, как считали крестьяне, непригодны для работы в поле.
Сведения Т. Голувко дополняет М. Дунин-Козицкая. «Крестьянство превращало в руины строения, напроминавшие ему про существование кровопийц, молотило цепами саксонский фарфор, выкалывало глаза портретам польских предков…, топило фортепьяно и мебель в прудах, бесилось от удовольствия и убивало с сожалением, что «тамтi» (эти) столько лет господствовали безнаказанно». Некоторые очевидцы позднее вспоминали про факты выкапывания из земли фундамента господских домов. Так что через много лет во многих местах невозможно было найти даже следов цветущих некогда фольварков» (сс. 283-284).
У кажущейся иррациональности беспощадных крестьянских погромов была вполне рациональная причина. Крестьяне помнили 1905 год, когда им казалось, что земля и воля уже совсем рядом – но после поражения революции 1905 года помещики отплатили за пережитый страх сторицей. Крестьяне извлекли урок, и в 1917 году хотели так разрушить помещичью цивилизацию, чтобы польским панам некуда было возвращаться даже в случае поражения революции.
Гудь приводит отрывок из рассказа Антоненко-Давидовича. В этом рассказе изгоняемый осенью 1917 года польский помещик со слезами на глазах просит крестьян не разрушать усадьбу, с которой у него связаны сентиментальные воспоминания, а организовать там школу, больницу, что угодно. «Но его перебил Рябошапка. «Ну и хитрые же вы паны. «Не сжигать». Чтобы, значит, когда пан вернется, все было целехонькое. Сожгем, чтоб и щепки не осталось от проклятого кубла» (сс. 316-317).
Антоненко-Давидович
Крестьянские опасения о надежности завоеваний революции имели свои оправдания. В 1918 году, когда Украину оккупировали немецкие войска, восторжествовала беспощадная помещичья реставрация. Начался террор против крестьян, на который сквозь пальцы смотрел гетман Скоропадский, чья родовая усадьба на Левобережье была уничтожена крестьянским бунтом осенью 1917 года (с. 309). Полька Дунин-Козицкая писала о белом терроре 1918 года:
«Глухой стон вырывался из груди людей, видевших, как одинаково пороли винных и невинных. И катилось по украинской земле, нарастая с каждым днем: «Кривда! Кривда! Кривда!» (с. 310).
Глухой стон влился в мощное крестьянское восстание ноября 1918 года, свергнувшее опиравшийся на немецкие штыки режим Скоропадского. Украинская революция вступила в свою высшую фазу…
Гудь не пишет историю Украинской революции 1917-1921 годов, рассматривая лишь те ее аспекты, которые связаны с противостоянием украинских крестьян и польских помещиков на Правобережье. Ссылаясь на свидетельства современников, он отмечает, что украинское крестьянство крайне недоброжелательно отнеслось к сотрудничеству УНР с Польшей в 1920 году и к договору Петлюры с Пилсудским. По мнению Гудя, этот договор стал важным козырем большевиков в их борьбе за умы и души украинских крестьян:
«…Не удивительно, что известия о Варшавском договоре между УНР и Второй Речью Посполитой и так называемом «Киевском походе» польских и украинских армий против Советской России крестьянство Правобережья восприняло если и не враждебно, то по крайней мере без энтузиазма. Главной причиной этого…был страх «сохранения крупного польского землевдладения на Украине». Крестьяне не только игнорировали призывы украинских властей вступать в ряды Действующей армии УНР, но и сознательно уничтожали остатки поместий польских землевладельцев, еще уцелевшие после 3 лет революционного хаоса. Логика крестьян была простой, но не лишенной смысла. Нужно уничтожить так, чтобы позднее птенцы не нашли даже места, где было их гнездо» (сс. 315-316).
Ненависть к польским помещикам сохранялась на территории, вошедшей в состав Советской Украины, и после того, как отгремела Гражданская война. Эта ненависть, уже лишенная реальной основы, но удерживаемая историческими воспоминаниями и страхом помещичьей реставрации, изображена в рассказе Г. Косынки «Сердце». Ранней весной 1922 года эмигрантский МИД УНР получил от своей агентуры в подсоветской Украине информацию, согласно которой в волынских и подольских селах «отношение к Петлюре – доброжелательное, но к полякам – категорически враждебное. Петлюру продолжают обвинять за союз с Польшей. Если бы между Советами и Польшей началась война – население пошло бы против поляков. Точно так же новое появление поляков на Украине вызвало бы мощное сопротивление» (с. 316).
Согласно Рижскому мирному договору 1921 года, Волынь оказалась под властью Польши. Б. Гудь цитирует польского историка В. Менджецкого:
«Украинские крестьяне, во время революции убедившиеся, что жизнь «без хлопа и пана» вполне возможна, с самого начала восприняли Вторую Речь Посполиту как панскую» (с. 325).
В 1920-1925 годах в Речи Посполитой была проведена аграрная реформа, но она имела очень умеренный характер и не решила проблем крестьянства. Особенно умеренной она была на «восточных кресах», т.е. на западноукраинских и западнобелорусских землях, оказавшихся в составе Польши. В собственно Польше по аграрной реформе максимум помещичьего землевладения составлял от 60 до 180 гектаров, тогда как на «восточных кресах» – 400 гектаров (с. 327). В результате на Волыни и в Галичине 33,8% земли принадлежало крупным собственникам, 8% – государству, 2% – церкви, тогда как 440 тысяч малоземельных крестьянских хозяйств, имевших каждое менее 2 га, составляли 48,4% всех хозяйств региона, но владели лишь 10% земли (с. 328).
Особенностью Волыни в 1920-е годы было то, что она являлась приграничным регионом. Волынское крестьянство с надеждой смотрело через Збруч – на Советскую Украину, где крестьяне сохранили отобранную ими у помещиков землю и где интенсивно осуществлялась украинизация. Польские власти с большими основаниями боялись, что в случае новой польско-советской войны украинское крестьянство Волыни поддержит большевиков. Но меры, которые польское руководство предпринимало против этой угрозы, еще больше настраивали крестьян против Польши.
Польские власти ввели т.н. «Сокальский кордон», не допуская деятельности на Волыни украинских политических партий из Галичины. В результате украинская политическая жизнь на Волыни была монополизирована подпольными КПЗУ и ОУН, тогда как лояльные к Польше или желающие бороться против нее только легальными методами партии здесь бездействовали (с. 344).
Логотип ОУН
Волынь 1920-х годов была оплотом КПЗУ. Возник феномен «волынского коммунизма» – крестьянского национального коммунистического движения. До начала 1930-х КПЗУ на Волыни была сильнее радикальных украинских националистов. По подсчетам польской разведки, в начале 1930-х на Волыни действовали 1600 активистов КПЗУ и 790 активистов ОУН (с. 346).
До 1929 года волынские коммунисты и националисты избегали вражды друг с другом, иногда даже сотрудничая против общего врага – Польши – и оказывая друг на друга идейное влияние, в результате которого националисты проникались интересом к социальным вопросам, а коммунисты – к национальным (с.347).
В 1932 году на Волыни произошло крестьянское восстание против Польши, при подавлении которого 5 человек было повешено, 800 арестовано (с. 345).
Одной из мер, с помощью которых польские власти хотели удержать Волынь под своим контролем, было насаждение осадничества. Отслужившим службу польским солдатам, унтерам, полицейским предоставляли участки земли на Волыни, надеясь, что они станут здесь оплотом польской власти. Средний надел польского крестьянина в подпольской Украине составлял 5,71 га, надел осадника – 16 га, тогда как средний надел украинского крестьянина – 2,35 га (сс. 338-339).
В условиях крестьянского малоземелья осадники вызывали ненависть своих соседей – украинских крестьян. Один украинский крестьянин на Волыни сказал соседу – осаднику:
«У нас к вам как к людям нет никаких претензий. Но мы не можем простить вам то, что вы забрали нашу землю» (с. 340).
По мнению Б. Гудя, количество земли, которое получал от государства польский осадник, было невелико с точки зрения приносимых этой землей материальных доходов, но достаточно, чтобы вызвать раздражение и ненависть украинских крестьян (с. 342).
Пилсудский, при всех своих нехороших сторонах, все же понимал, что невозможно править, опираясь только на насилие, и пытался хоть как-то ограничивать аппетиты польских шовинистов. Все изменилось после его смерти в 1935 году. На подъеме были враги Польши – Германия и Советский Союз, приближалась европейская война, хотя кто с кем и против кого будет воевать, было еще не совсем ясно. Видя угрозу приближающейся войны, польские правящие круги выбрали самый провальный путь. Вместо того, чтобы широкими реформами вызвать симпатии непольских народов Второй Речи Посполитой, и этим попытаться привлечь их на свою сторону, они решили осуществить их насильственную полонизацию – и этим вызвали еще большую ненависть.
Юзеф Клеменс Пилсудский — польский военный, государственный и политический деятель
С конца 1937 года на Волыни стало осуществляться насильственное обращение в католицизм украинских православных крестьян. Оно сопровождалось массовыми случаями святотатства, разрушением православных церквей, часовен и т.п. В результате влияние православной церкви на Волыни, до того резко уменьшавшееся, резко взлетело вверх. Появились толпы православных фанатиков (сс. 359-369). Все это аукнется через несколько лет. В отчете Т. Строкача Сталину от 14 апреля 1943 года упоминается ставший известным советской разведке факт, что в Чарторыйске православные священники собственноручно зарубили 17 поляков (с.367).
Те из проживавших на Волыни поляков, кто был способен понимать происходящее, сразу увидели, что это – путь к катастрофе. Польский историк Тадеуш Хшановский, чье детство прошло на Волыни, вспоминал, что его отец, узнав о репрессиях против православия, стал материть польские власти, приговаривая:
«Нас тут русины вырежут. Без малейшего сожаления вырежут. Они нам этого никогда не забудут» (с. 373).
В результате волынское крестьянство в сентябре 1939 года доброжелательно встретило Советскую армию. Православный священник Максим Федорчук 18 сентября 1939 года записал в своем дневнике: «Целый вечер и утро я слушал радио. В ближайшие дни нужно ждать Красную Армию. Молодежь строит триумфальную арку. Все объединились, коммунисты и некоммунисты… всем хочется жить свободной и счастливой жизнью, какая есть в Советском Союзе…19 сентября. Молодежь дежурит всю ночь. Собралось видимо-невидимо крестьян…Наконец, зашумело-загудело советское железо. Танки, трактора, пушки. «Слава Сталину, Ворошилову, Тимошенко!» – безумолчно звучит из уст крестьян. Все счастливы» (с. 346).
Реальная жизнь в Советском Союзе сильно отличалась от наивных ожиданий волынских крестьян. Но книга Б. Гудя – не об этом. К сожалению, он не уделяет внимания вопросам аграрных преобразований на Волыни и в Галичине в 1939-1941 годах, в частности, по его книге невозможно понять, до какой степени в этот период были ликвидированы и высланы в Сибирь представители польских правящих классов, какое их количество оказалось в аппарате колхозов и совхозов, наконец, кем до 1939 года были поляки, на которых с 1941 года стали опираться немецкие нацисты.
После того, как летом 1941 года Волынь была оккупирована немцами, они не уничтожили сталинские колхозы, а превратили их в «государственные хозяйства» – штатсгуты. Кроме того, были отобраны у крестьян и включены в состав штатсгутов все те земли, которые до 1939 года были собственностью польских помещиков, а после падения Второй Речи Посполитой были розданы украинским крестьянам советской властью. В промежуток времени между сентябрем 1939 и июнем 1941 годов сталинская власть не успела провести всеобщую коллективизацию Западной Украины. Земля была отнята у польских помещиков и отдана украинским крестьянам. Всеобщая коллективизация должна была стать следующим шагом. Но осуществить его до начала войны с Германией в СССР не успели.
Управленцами в штатсгутах немцы, по общему правилу назначали местных поляков (из книги Гудя непонятно, кем были до 1939 года эти поляки и насколько они были связаны со старым польским правящим классом). Именно с истребления этих управляющих штатсгутами начался антипольский крестьянский террор на Волыни в 1943 году (с. 378).
При немецкой оккупации поляки присутствовали на руководящих должностях не только в штатсгутах, но и в администрации «Рейхскомиссариата Украина», на железных дорогах, на почте, в лесном хозяйстве и т.п. (сс. 376-377). При этом польское правое подполье на Волыни выступало за занятие поляками ведущих позиций в немецком оккупационном аппарате и использование их в своих целях (с. 377).
Б. Гудь приводит свидетельство историка УПА Петра Мирчука, согласно которому в селе Пиддубцах на Полесье во время работы на полях штатсгута крестьяне не выдержали издевательств 4 поляков – прислужников немцев, – и разорвали их на месте. На фольварке под Сарнами крестьяне зарубили топорами директора штатсгута и всех его помощников. Подобных случаев Мирчук приводит много (с. 378).
Также автор исследования приводит интересный факт, что на Житомирщине, где жили десятки тысяч поляков, за годы войны так и не произошло ни одного антипольского погрома. Житомирщина в 1921-1939 году входила в подсоветскую Украину, результаты аграрной революции 1917-1921 годов излечили здесь старый польско-украинский антагонизм, на смену которому пришли новые, тоже весьма тяжелые проблемы, связанные со сталинизмом (с. 380).
По мнению Б. Гудя, антипольский крестьянский террор на Волыни в 1943 году был продолжением и завершением крестьянской революции 1917-1918 года, с той только разницей, что ведущей политической силой выступили не большевики, а оуновцы (с. 409). Наученные опытом поражения революции 1917-1920 годов, волынские крестьяне на этот раз истребляли всю собственность польских землевладельцев – не только крупных, но также средних и даже мелких – и убивали всех поляков, чтобы не было ни кому, ни куда возвращаться (с. 383).
Луцкое воеводство. Свезённые на идентификацию и похороны трупы поляков — жертв резни, 26 марта 1943 г.
Гудь указывает, что для того, чтобы привлечь на свою сторону волынских крестьян, ОУН широко использовала «социальные лозунги коммунистов» и «прибегла к ряду практических шагов» в этом направлении (с. 380), став партией крестьянской революции. 15 августа 1943 года первый главнокомандующий УПА Клим Савур издал декрет о конфискации в пользу украинских крестьянских масс земель всех бывших польских поместий и колоний (с. 381) в результате чего «тысячи малоземельных и безземельных крестьян получили акты на землю». По мнению 3. Ковалевского, это стало мощным дополнительным стимулом для расправ украинского крестьянства с польским населением. Другой польский исследователь А. Росинский также указывает, что антипольский террор УПА «сопровождался обобществлением землевладельческих имений, предприятий и крестьянских хозяйств». Восточное Бюро польского эмиграционного правительства в своем отчете за июль 1943 указывало, что «в акции уничтожения поляков главным образом приняло участие украинское крестьянское население».
Крестьянская революция 1943 года была страшна и жестока – как любая подлинная революция. Поляков иногда вырезали целыми селами, на погромы шли женщины, дети и старики, поляков рубили топорами, резали косами, кололи вилами (с. 384). Как пишет польский историк Иероним Гроль, «никто не убивает страшнее, чем простой крестьянин – у которого есть лишь дубинка – и сосед, которого он ненавидит» (с. 386).
При этом важнейшим фактором данных социально-этнических чисток стало то, что разные польские социальные слои на Волыни не выражали противоречий друг с другом, а действовали солидарно, поддерживая идею восстановления польской государственности на Волыни. Как отмечает польский исследователь В.Менджецкий, украинскими крестьянами руководило «желание отплатить за поражение 1918-1924 гг., расквитаться за реальные или вымышленные унижение периода «панского» правления, окончательно разрушить «панско-польский» мир и предотвратить его возрождение». А поскольку «не только военные поселенцы, но и оседлые польские крестьяне-соседи, которые не скрывали своей приверженности Польши», были «частью чужого «панского» мира», то это означало, что «в борьбе с «панской Польшей» не следует обходить и соседей», поскольку они поддерживают панское господство.
Причем, как отмечает Б. Гудь, поляки там, где сила была на их стороне, вели себя ничуть не лучше и вырезали украинские села (с. 388). По словам Б. Гудя, «еще живые свидетели тех событий оставили нам жуткие образы нечеловеческих пыток, каким польские боевики предавали украинцев. Речь идет о «выкалывании глаз, отрезании носов и ушей, отсечении голов, даже распятии». Бесспорными являются также многочисленные факты «изнасилования женщин, убийства стариков и старух, детей, даже младенцев, сбрасывания в колодцы …раненых» (с. 389).
Богдан Гудь не идеализирует крестьянскую стихию и совершенные ею многочисленные зверства. Он вообще не любит революции. Но вывод, который можно сделать из его книги, однозначен: украинских крестьян до варварства довела польская цивилизация, цивилизация помещиков, построенная на труде и страданиях крестьян. И этой цивилизации некого, кроме самой себя, винить за то, что люди, обращенные ею в варварство, взялись за дубинку.
По мнению современного польского историка левых взглядов Збигнева Ковалевского, которого Б. Гудь называет «самым радикальным среди немногочисленных польских украинофилов» (с. 396), боровшиеся друг с другом в годы Второй мировой войны польский империализм и украинский национализм «выросли из глубокой исторической ассиметрии». «С одной стороны, – пишет З. Ковалевский, – выступало освободительное движение народа, исторически принадлежавшего к числу народов, господствовавших над украинским народом. С другой стороны выступало освободительное движение угнетенного народа… Даже если считать, что за годы войны среди поляков было приблизительно в три раза больше жертв, чем среди украинцев, то нельзя забывать, что с одной стороны было стремление сохранить свое господство, а с другой стороны – стремление это господство свергнуть. Если освободительное движение угнетенного народа совершает преступления против господствующего народа, то причиной этих преступлений является национальный гнет, а не стремление от него освободиться» (там же).
Польско-украинский конфликт 16-20 веков был решен – грубо и бесчеловечно, но решен, – в ходе Второй мировой войны и после нее – решен как украинскими крестьянами, так и вмешавшейся в конфликт третьей силой. Этой третьей силой выступил сталинский СССР. В результате принудительных депортаций на смену смешанному в этническом отношении региону пришли этнически однородные ПНР и УССР.
Якуб Берман, польский сталинист и один из руководителей ПНР в середине 40-середине 50-х годов, в конце жизни оценивал свой политический выбор в категориях не коммунизма, а «реальной политики»: «Мы выбрали правильную сторону. Это единственно, что важно для истории. Выбери мы другую сторону, Польша оставалась бы крошечным «Герцогством Варшавским», жалкой европейской территорией, лишенной всякого значения».
С Якубом Берманом неожиданно солидаризовался один из израильских правых политиков, сторонник депортации всех арабов из Израиля Рехаваам Зеэви, сказавший израильскому журналисту Михаилу Дорфману: «Национальное существование Польши было обеспечено лишь благодаря Сталину. Из слабого, разрываемого этническими конфликтами государства с 36% национальных меньшинств благодаря Советам Польша превратилась в самое национально и религиозно однородное общество в Европе с 96% поляков-католиков».
История польско-украинской вражды закончилась с исчезновением ее материальной основы – эксплуатации украинских крестьян польскими колонизаторами…
Но демоны прошлого всегда могут вырваться на свободу.
В конце 20 века общества Восточной Европы вернулись в «европейскую цивилизацию», а говоря по-другому, в мировой капиталистический рынок в той же самой роли, в какой они присутствовали здесь до потрясений первой половины 20 века – в роли стран зависимого капитализма. Подобная незавидная роль означает господство тенденций к экономической деградации, политической реакции и духовному маразму. Не имеющие будущего общества склонны погружаться в прошлое – и растравлять старые раны. И этим очень любят заниматься их правящие классы – те правящие классы, чье господство как раз и лишает данные общества будущего. Демоны вылезли из могил – и их появление предсказывает новые трагедии.
Зацикленность на травмах прошлого – симптом нездоровья как у человека, так и у общества. Никакое морализаторство не вернет к жизни погибших в Холокосте евреев, умерших от Голодомора 1932-1933 годов украинских крестьян, зарубленных украинскими крестьянами польских колонистов и убитых последними украинских крестьян. Жертвы мертвы – как давно мертвы, по большому счету, и их убийцы. Культ исторических трагедий прошлого используется правящими классами для того, чтобы общественное сознание не задумывалось о настоящем и будущем. Поэтому нужно объективно понять реальные исторические причины прошлых трагедий – и предоставив мертвым погребать своих мертвецов, перейти к решению проблем, созданных современной действительностью.
Алексей Куприянов, для «Страйка»
[customscript]postcode[/customscript]
